Из книги «Лексикон внутренней жизни» Э. Бьянки
В христианском предании, особенно восточном, выработалось преимущественно моральное толкование святости. Однако она, собственно, состоит не в безгрешности, а скорее в уповании на Божье милосердие, превосходящее по своей силе наши грехи и способное поднять падшего верующего. Святой — это песнь, возносимая Божьему милосердию, это тот, кто свидетельствует о победе трижды Святого и трижды милостивого Бога. Святость как благодать и дар требует фундаментальной открытости человека, что позволило бы Божьему дару заполонить его.
Таким образом, святость, прежде всего, свидетельствует об ответном характере христианской экзистенции — характере, утверждающем, что бытие превыше дела, дар превыше корысти, даяние по милости превыше воздаяния по долгу. Можно сказать, что христианская святость, в том числе в её этическом измерении, носит не судебный или правовой, а евхаристический (благодарственный) характер, будучи ответом на charis (благодатный дар) Бога, коим явился Иисус Христос. Вот почему знамением святости служат благодарность и радость. Свят тот, кто говорит Богу: «Не я, а Ты».
Такая точка зрения на предваряющую благодать позволяет разглядеть, что одним из имён святости является красота. Действительно, христианские воззрения на святость обнажают в ней, среди прочего, красоту. Ещё Новый Завет отмечает взаимосвязь этих двух призывов к христианам: быть святыми во всех поступках означает не что иное, как поступать красиво (ср. 1 Пет. 1:15–16 и 2:12). Раскрываясь в красоте, святость, похоже, прежде всего, воспринимается вне индивидуализма, то есть не как плод усилий, пусть даже героических, кого-то одного, а как результат приобщения. Именно эта причастность иконописно показана в образах Моисея и Илии, «явившихся во славе» (Лк 9:31), а также апостолов Петра, Иакова и Иоанна, окруживших Христа, блистающего в сиянии преображения. Это — communio sanctorum, общение святых, или тех, кто участвует в Божественной жизни communicantes in Unum, в общении с Тем, Кто является единственным источником святости (ср. Евр 2:11).
Как тут не вспомнить кафедральный собор Шартра со статуями святых Ветхого и Нового Заветов, окружившими Beau Dieu (Прекрасного Бога) подобно лучам, исходящим из единого солнца? Слава Того, Кто есть Создатель красоты, сияет на лице Иисуса Христа (2 Кор 4:6), Мессии, воспетого псалмопевцем как «прекраснейшего из сынов человеческих» (Пс 44:3); она же изливается в сердца христиан, благодаря действию Духа Освящающего, Который придаёт их облику образ и подобие Лика Христова, претворяя биологическую индивидуальность каждого в событие взаимоотношения и общения всех. Таким образом, жизнь христианина, да и сам он как личность могут воспринять нечто от благолепия Триединой Божественной жизни, жизни-общения, перихорезы* любви.
Святость — это красота, противящаяся уродливости замкнутости, эгоцентризма, себялюбия (philautia). Это ещё и радость, противящаяся тоске тех, кто не отворяет душу дару любви, подобно богатому юноше, который «отошел с печалью» (Мф 19:22). Леон Блуа писал: «Нет иной печали, кроме как не быть святым». Итак, святость — это красота как дар и обязательство христианина. В мире, который «хорош» — как гласит сказание о творении в Книге Бытия, — человек создаётся Богом во взаимодействии различия полов и провозглашается подобающим собеседником Бога, способным принять дары Его любви. И это дело сотворения прославляется как весьма прекрасное (ср. Быт 1:31)**.
В мире, призванном быть прекрасным, на человека возлагается ответственность за все творение, за красоту мира, за красоту собственной жизни, и за себя, и за других. Если красота «сулит счастье» (Стендаль), тогда каждый жест, каждое слово, каждое деяние, вдохновлённое красотой, является пророчеством о мире искупленном, о новых небесах и новой земле, о человеческом роде, собранном воедино в Небесном Иерусалиме и пребывающем в бесконечном общении. Красота предрекает спасение: «Мир спасёт красота», — писал Достоевский.
Христиане, призванные к святости, призваны и к красоте, но тогда правомочен вопрос к нам самим: как мы поступили с повелением хранить, творить и переживать красоту? Речь идет о необходимости восстановить красоту отношений, сделать Церковь общиной, где переживаются настоящие братские отношения, вдохновлённые бескорыстием, милосердием и прощением; где никто никому не говорит: «Ты мне не надобен» (1 Кор 12:21), ибо каждая рана, нанесённая сопричастности, уродует красоту единого Тела Христова.
Речь идёт о той красоте, которая уподобляет Церковь светоносному месту (ср. Мф 5:14–16), пространству свободы, а не страха, расширения души, а не пренебрежения человечностью, симпатии, а не противопоставления себя другим людям, сострадания и солидарности, прежде всего, с самыми бедными. Это та красота, которой должны быть пронизаны наше жизненное пространство, литургия, окружающая среда, а наипаче живой Божий храм, то есть сами люди. Это та красота, которая порождается воздержанием, нищетой, борьбой с идолопоклонством и мирской тщетой. Это та красота, которая сияет там, где восторжествовала сопричастность, а не потребительство, созерцание и бескорыстие, а не стяжательство и алчность. Ведь христианство — это philocalia (добротолюбие), путь любви к прекрасному. А христианское призвание к святости включает в себя призвание к красоте, к тому, чтобы сделать свою жизнь шедевром любви. Повеление: «Святы будьте, ибо свят Я, Господь, Бог ваш» (Лев 19:2; 1 Петр 1:16) теперь уже неотделимо от заповеди: «Как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин 13:34). Христианская красота — это не данность, а свершение. Это — событие, в котором проявляется любовь и которое в ходе истории повествует всегда по-новому, поэтически, творчески о безумии и трагической красоте любви, коей возлюбил нас Бог, даровав нам Своего Сына, Иисуса Христа.
* Греч, perichoresis, лат. circuminsessio — взаимопроникновение, взаимопребывание.
** Ветхозаветное слово tob, обозначающее благо в самом широком смысле, Септуагинта в данном случае передаёт как kalos «прекрасный».
