Суета сует — всё суета!
«Книга Екклезиаста. Простые дары» — девятая глава из книги Эллен Дэвис «Общение с Богом».
Кохелет
Книгу Притч можно было бы назвать «привычной» израильской мудростью — но это не значит, что она предсказуема или лишена проницательности. Напротив, высказывания, которые встречаются в притчах, часто глубоки и порой удивительны, но они никогда не шокируют благочестивых. Однако теперь, обратившись к книге Экклезиаста, мы сталкиваемся с учением самого эксцентричного из мудрецов, известного своим современникам под совершенно уникальным именем Кохелет. Это не столько имя, сколько описание должности: оно означает что-то вроде «тот, кто собирает собрание». Возможно, это имя само по себе является первым из многих тонких ироничных высказываний в его книге, поскольку возникает ощущение, что люди уходили после встречи с Кохелетом качая головами, больше не уверенные, чему можно верить.
Похоже, что эта книга с самого начала рассматривалась как библейская аномалия. Как и в случае с Притчами, раввины первого века, принимавшие окончательные решения о том, какие книги будут включены в канон, обсуждали их включение, и с тех пор находятся те, кто отрицает, что они имеют какую-либо ценность откровения. Тем не менее, Мартин Лютер считал, что христиане должны читать «эту благородную маленькую книжку» на ежедневной основе, а капеллан Вьетнамской войны свидетельствовал, что это была единственная часть Библии, которую готовы были слушать его солдаты. Одна из моих бывших студенток, страдающая от повторяющихся приступов депрессии, говорила, что чтение Экклезиаста для нее «подобно погружению в теплую ванну». Она чувствует успокоение и поддержку, ее восприятие реальности сформулировано на страницах Священного Писания. Она не сумасшедшая и больше не одинока.
Итак, кем же был этот Кохелет, и что он может рассказать нам о хорошей жизни? Первые слова этого текста подразумевают, что его следует отождествлять с Соломоном, «сыном Давидовым, царем Иерусалимским» (1:1). Но лингвистические данные свидетельствуют о том, что это является литературным вымыслом. Язык здесь близок к ивриту раввинистического периода. Вероятно, это одна из последних книг Ветхого Завета, написанная спустя столетия после Соломона — скорее всего, в первой половине III века до н. э., когда Иерусалим стал утонченным эллинистическим городом. По-видимому, слова Кохелета были адресованы молодым людям с «хорошими перспективами», евреям, которые были достаточно знакомы с греческой культурой, чтобы знать философию [1], и от которых ожидалось, что они найдут себе место в бизнесе, возможно, в среде мелких судебных чиновников или магистратов. Интересно, что среди всех мудрецов, Кохелет — единственный, кто описан именно как активный учитель:
«Кроме того, что Екклесиаст был мудр, он учил еще народ знанию. Он все испытывал, исследовал, и составил много притчей» (Еккл. 12:9)
Возможно, он был преподавателем в древнем эквиваленте иерусалимской подготовительной школы, где его учениками были сыновья состоятельных людей, следующее поколение «воротил бизнеса».
Стратегия Кохелета заключается в том, чтобы победить своих учеников в их собственной игре, превзойти их в юношеском скептицизме:
«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — всё суета! Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот, это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» (Еккл. 1:2,8-11)
Ни один современный подросток не смог бы более язвительно описать заблуждения, в которых пребывают его преуспевающие родители. По этой причине книга по сей день сохраняет особую привлекательность для школьников и студентов, а также для молодежи постарше, кто борется с разочарованиями «реального мира». Раз за разом Кохелет раскрывает абсурдность наших притязаний на уникальность, наших ожиданий вечной славы или непреходящих достижений. Вызов нашим привычным иллюзиям настолько радикален, что его личность обретает больший вес. Возможно, это объясняет, почему эта книга приписывается Соломону. Любая незначительная фигура, отвергающая высшую ценность человеческой мудрости, успеха и богатств, столкнется с обвинением в притворстве и зависти. Ранние раввины принимали приписывание текста Соломону за чистую монету. Иначе, они замечают: «Люди могли бы сказать, как этот парень, у которого никогда не было и гроша за душой, осмеливается презирать все блага мира!» [2]. Но как бы то ни было, слова Кохелета доходят до нас с авторитетом кого-то богатого, искушенного в жизни и мудрого, кто делает это исчерпывающее суждение, основываясь на своем опыте:
«И предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!» (Еккл. 1:13-14)
Радикальное отрицание Кохелета является шоком для благочестивых. Однако, он не просто циник, довольствующийся тем, что лишает нас иллюзий, а затем оставляет без утешения. Скорее, его отрицание — это средство, с помощью которого учитель наставляет нас в вопросе, существенном для жизни в вере. От основных мудрецов Притчей мы можем узнать о природе «праведности, правосудия и равноправия» (Притчи 1:3), но Кохелет учит нас смирению. В этом суть его наставлений: жизнью никогда нельзя овладеть, если «овладение» означает формирование ее в соответствии с нашими желаниями. Наслаждаться этим можно только тогда, когда на нашем пути встречаются большие и малые удовольствия. Иначе, когда наслаждение невозможно, тогда жизнь приходится терпеть. То, что Кохелет стремится привить своим ученикам, — это способность принимать радости жизни как дар, которым они являются, и признавать Бога единственным Дающим — «потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него?» (Еккл. 2:25).
Часто говорят, что послание Экклезиаста лучше всего выразить словами carpe diem, «лови момент». Но доказательства опровергают это. Ключевой глагол в книге — не «ловить», а «давать», который встречается 28 раз в этих двенадцати главах, и, чаще всего, дающий — это Бог. Таким образом, основное послание звучит так: «Прими дар». Мы практикуем основную религиозную добродетель — смирение — день за днем с удовольствием отмечая дары, которые приходят к нам от Бога. И правда в том, что большинство из них даются так регулярно, что мы даже не задумываемся о том, какие это подарки.
«Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце» (Еккл. 1:7)
Для жителей Иерусалима солнечные дни — скорее правило, чем исключение. Это небольшое стихотворение (семнадцать слогов на иврите — ровно столько, сколько в японском хайку) о самом обычном явлении: солнечном свете, который одинаково освещает как справедливых, так и несправедливых. Тот факт, что краткое учение Кохелета облечено в форму стихотворения, не является незначительным. Тоном, далеким от лекции учителя или разглагольствований проповедника, он приглашает своих учеников обратить внимание на то, «как это сладко». Слово «сладкий» может чрезмерно употребляться в английском языке (в значении «милый»), но эквивалентное прилагательное (мато’к) редко встречается в библейском иврите. Поэтому, когда Кохелет, непревзойденный отрицатель, использует это слово в знак простой признательности, мы должны обратить на это внимание. Таким образом, он стремится приобщить нас к ежедневной, приземленной практике смирения, благословенного расположения духа, которое сам Иисус называл «нищетой духа» (Матфея 5:3).
Слово «смирение» на английском (humility) происходит от латинского слова humus, означающего «почва». Экклезиаст — это очень земная книга, чье внимание направлено на чаяния человека «под солнцем». Кохелет отказывается рассуждать о небесном царстве:
«Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги» (Еккл. 5:1)
Кохелет также не надеется на загробную жизнь. Он отвергает возможность бессмертия с твердостью, которую некоторые находят оскорбительной:
«Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные [3]; потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё — мимолетно (традиционно: «суета сует») [4]. Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?» (Еккл. 3:18-22)
Очевидно, что религиозное видение Кохелета не соответствует всем обещаниям Евангелия. Ранний иудаизм, включая еврея Иисуса и его первых последователей, решительно отказался от идеи Кохелета о полном отсутствии жизни после смерти. Таким образом, по сей день ортодоксальные евреи наряду с христианами подтверждают свою веру в воскресение мертвых. Но, несмотря на это единственное расхождение взглядов с Кохелетом, обе религиозные общины признают его книгу авторитетной и, таким образом, поддерживают его учение о принятии и бережном отношении к дарам Божьим.
«Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими» (Еккл. 3:22).
Кохелет всегда находится в поиске возможности испытать радость. Но расплывчатого ободрения — «Хорошего дня!» — ему недостаточно. Он особо призывает нас осознать три формы счастья в нашей жизни: чувственное удовольствие (еда и питье, сон, солнечный свет), интимные отношения (дружба и супружеская любовь), удовлетворение от работы. Более того, его настойчивое стремление к наслаждению — это нечто совершенно отличное от пропаганды гедонизма. Обретение радости в жизни — это подлинно религиозная форма смирения. Поскольку именно Бог «творит все [или «все сущее»]» (11:5), в конечном счете, Бог является Автором каждой формы наслаждения. Тот факт, что Кохелет воспитывает в своих учениках любовь к окружающему миру, а не страх или презрение, является еще одной причиной его неизменной привлекательности для молодежи.
Радость и эфемерность
Самая большая проблема в понимании Экклезиаста заключается в примирении этих двух вещей, которые кажутся взаимоисключающими: с одной стороны, настойчивость Кохелета в наслаждении, а с другой — высказывание, которое стоит над всей книгой — хавель хавелим, традиционно переводимое как “суета сует”. Однако «суета» — это лишь приблизительный перевод еврейского слова «хавель» [5]. Один современный комментатор переводит его как «абсурд» [6]. Кохелет поражен и потрясен полным несоответствием между тем, что должно происходить в хорошо организованном мире, и тем, что происходит на самом деле. Гораздо больше, чем предыдущие мудрецы, Кохелет признает, что феномен морального беспорядка и противоречия является непреходящей реальностью, с которой религиозный человек должен бороться. Здесь он приводит один из примеров такого морального абсурда:
«Есть и такое на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — хавель» (Еккл. 8:14)
Но «абсурд» — это еще не все, что предлагает хавель. Буквальное значение этого слова — «туман, пар, дыхание». Иногда то, что Кохелет называет «хавель», является чем-то хрупким и эфемерным, что исчезает без следа. Суровый факт человеческой смертности побуждает его вынести это всеобъемлющее суждение:
«Участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё — хавель! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. (Еккл. 3:19-20)
Перед лицом смерти все и вся — это хавель, испаряющийся, как утренний туман под лучами яркого иерусалимского солнца.
Абсурдность и эфемерность — эти два аспекта хавель в конечном счете работают вместе. Мартин Лютер, который демонстрирует живую оценку Экклезиаста, не имеющую аналогов в христианской традиции, проницательно замечает, что сам факт того, что жизнь быстро проходит, обнажает абсурдность некоторых из наших наиболее распространенных поступков. То, что осуждает Кохелет, — это
«…порочная привязанность и наше человеческое желание не довольствоваться созданиями [сотворенными вещами] Божьими, которые у нас есть, и их применением, а всегда заботиться накоплением богатства, почестей, славы и известности, как будто мы собираемся жить здесь вечно. Тем временем нам становится скучно от того, что есть, и мы постоянно стремимся к чему-то другому, а затем еще к чему-то… Это действительно подвешивание между небом и землей!» [7]
Возможно, Кохелет имел в виду еще третью ассоциацию этого слова «хавель«, которое один раз встречается в Библии как имя отдельного человека. Это еврейское написание имени Авель. Имя Авеля — это его история: эфемерность, абсурд. Он попадает в библейскую историю только для того, чтобы умереть молодым и бессмысленно. Кохелет долго и упорно размышлял над первыми главами книги Бытия, и он эхом повторяет их послание о нашей неизбежной смертности: «Все возвращается в прах». В свете озабоченности Кохелета смертью вполне возможно услышать его первоначальное всеобъемлющее заявление — «каждый (или все) есть хавель» — как отождествляющее нас, каждого из нас, с Авелем (Хевел), сыном Адама, первым человеком, который умер. Кохелет не пытается убедить нас в сентиментальном и, в конечном счете, жестоком представлении о том, что каждая смерть — или вообще любая смерть — имеет смысл. Скорее, обращаясь к Авелю, он напоминает нам, что смерть в любой момент возможна для всех нас, и поэтому, он не хотел бы, чтобы мы жили глупо или умирали «внезапно и неподготовленными» [8].
Реальность смерти определяет каждое мгновение жизни. Кохелет никогда не позволяет нам забыть, что наши дни «под солнцем» пролетают незаметно и скоро закончатся. Но он ожидает, что мы будем жизнерадостны, несмотря на это знание, — более того, более жизнерадостны благодаря ему:
«Итак иди, ешь с весельем хлеб твой,
и пей в радости сердца вино твое,
когда Бог благоволит к делам твоим.
Да будут во всякое время одежды твои светлы,
и да не оскудевает елей на голове твоей.
Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь,
во все дни суетной жизни твоей [хавель-жизни],
и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои;
потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих,
какими ты трудишься под солнцем» (Еккл. 9:7-9)
Несмотря на все свои разоблачения, Кохелет никогда не отвергает саму радость, как хавель — абсурд, простую эфемерность. Скорее, радость и хавель дополняют друг друга. Радость — это единственное, что достаточно сильно, чтобы выстоять перед лицом всего разочаровывающего, перед лицом того факта, что все, чего мы достигаем и что ценим, проходит и наверняка будет забыто. Осознав это, мы вполне могли бы поддаться скуке или отчаянию. Но Кохелет говорит: «Нет, радуйся даже перед лицом самой смерти». Может быть, именно тень смерти позволяет нам так сильно вкладываться в эту несовершенную жизнь, в этих несовершенных людей «под солнцем»:
«Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (Еккл. 9:10)
Одно из многих кажущихся противоречий в этой книге заключается в том, что Кохелет полностью отвергает идею каких-либо долговременных человеческих достижений, однако он советует нам делать все, что мы делаем, все, как бы это ни получалось в итоге. Более того, он дает ошеломляющую уверенность, не имеющую аналогов в Библии, в том, что «Бог благоволит к делам твоим» (Еккл. 9:7). Это могло бы быть опасным заверением, если бы оно было адресовано аудитории потенциальных поджигателей. Но Кохелет разговаривает не с теми, кто отбросил всякую сдержанность. Гораздо более вероятно, что он обращается к таким людям, как мы: чрезвычайно ответственным, умеренно религиозным людям, которые постоянно тревожаться тем, как поступить правильно. Кохелет понимает их, потому что он один из них: те, кто стремится к великим достижениям и пытается во всем найти смысл, обезопасить будущее от бедствий, а систему от несправедливости — и поскольку они никогда не смогут полностью преуспеть, они находятся в серьезной опасности. Как говорит Кохелет о себе:
«возненавидел я жизнь, ибо тяжко для меня то, что делается под солнцем, — ибо все хавель и гонится за ветром» (Еккл. 2:17)
Тем, кто постоянно беспокоится, Кохелет предлагает здоровый аскетизм, который отказывается от нашего тщетного желания контролировать будущее и вместо этого предлагает решительно сосредоточиться на настоящем, с распростертыми объятиями принимая все его удовольствия и возможности. Среди них — возможность усердно трудиться, а иногда, по дару Божьему, получать удовольствие от выполняемой работы. Возможно, это та область, где Кохелет может быть наиболее полезен современным жителям Запада, поскольку он более тщательно размышляет о природе работы, чем любой другой библейский автор. Таком образом, он может помочь нам с нашей насущной потребностью развить здоровую теологию труда. Ведь мы, в целом, люди, которые очень много работают и которые получают слишком мало удовольствия от этой работы. Похоже, Кохелет обращается непосредственно к нам:
«Вот еще, что я нашел доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих, какими кто трудится под солнцем во все дни жизни своей, которые дал ему Бог; потому что это его доля. И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это — дар Божий» (Еккл. 5:17-18)
Кохелет не идеализирует работу. Тяжелый труд — это необходимость, и дар радости, который может исходить от него, можно только получить, его нельзя принудительно добиться. Более того, Кохелет не питает иллюзий относительно того, почему многие из нас работают так усердно: мы делаем это, чтобы опередить конкурентов.
«Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. Это тоже хавель и погоня за ветром» (4:4).
Мы не знаем ни одной работы, на которую не повлияло бы наше, если можно так выразиться, падшее состояние. Гордость и ревность являются мощными мотивирующими факторами для достижения совершенства. Однако, в той мере, в какой мы стремимся превзойти нашего соседа, в той мере мы гоняемся за ветром.
«Погоня за ветром» — фраза на иврите может проявлять смысл, который не очевиден в переводе. Как хорошо известно, еврейское слово руах означает «ветер», но также и «дух», так что здесь можно увидеть некоторое ослабление наших духовных притязаний. Работа для многих людей — это вопрос «погони за духом». Вероятно, в нашем обществе это более верно, чем в древнем мире, так что сам Кохелет, возможно, не хотел каламбура. Но я действительно вижу здесь игру смыслов, которая отражает наш современный контекст. Это наша собственная своеобразная форма развития, абсурд: мы переутомляемся, ища не удовольствия, которое может дать работа, а чего-то, чего она дать не может, чего-то, что мы неопределенно называем «духовным удовлетворением». Профессиональная преданность — одна из основных форм идолопоклонства среди американских «белых воротничков», и сюда я включаю воротнички духовенства. Поиск высшего смысла в любой форме работы, включая церковную, неизбежно приводит к глубокому разочарованию и горечи. Когда человек не получает желаемого продвижения по службе; когда его собственное видение программы, учреждения, сообщества не превалирует; или, возможно, когда он просто перегорает от слишком большого количества затраченных усилий, слишком малого удовольствия, полученного в дар от Бога, — все это хавель и погоня за ветром.
Учимся терять самих себя
Кохелета часто ошибочно считают циником. В то время как циник — это тот, кто более или менее комфортно устроился в рамках фиксированного взгляда на жизнь (негативного), Кохелет — человек, который учится всю жизнь, истинный мудрец. Лучшим доказательством этого является тот факт, что в конце его книги мы видим совершенно иной взгляд на жизнь, чем тот, с которого он начинал. Захватывающее разум стихотворение в последней главе обычно называется «аллегория смерти»:
«И помни Создателя твоего в дни юности твоей,
доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы,
о которых ты будешь говорить:
«нет мне удовольствия в них!»….
В тот день, когда задрожат стерегущие дом
и согнутся мужи силы;
и перестанут молоть мелющие,
потому что их немного осталось;
и помрачатся смотрящие в окно» (Еккл. 12:1,3)
Эти несколько метафор, обозначающих «злые дни», обычно воспринимаются как относящиеся к недостаткам старости: шатающиеся конечности, зубы, которые больше не могут жевать, потускневшие глаза.
«И возвратится прах в землю, чем он и был,
а дыхание (или «дух») [9] возвращается к Богу, который дал его.
«Хавель хавелим, — сказал Кохелет,
— все есть хавель» (Еккл. 12:7-8).
Стихи, которые начинают и заканчивают книгу, представляют собой подходящую пару, поскольку у них один и тот же рефрен: «Хавель хавелим, абсурдность нелепостей, эфемерность эфемерностей». Но что меня поражает, так это то, насколько различны по тону эти два стихотворения. В начале книги Кохелет утомлен миром, пресыщен, поскольку он сокрушается о бессмысленности всего этого:
«Нет ничего нового под солнцем… Нет памяти для прежних поколений, и не будет ее для поколений грядущих» (Еккл. 1:9, 11).
К концу книги факты не изменились, но реакция Кохелета кардинально меняется. Теперь он говорит с неприкрытой настойчивостью: «Помните!» — хотя мы сами будем забыты. Хотя нет ничего действительно нового, все же каждый период жизни не одинаков. Юность — это время для того, чтобы вспомнить своего Создателя, «прежде чем настанут злые дни» (12:1). Здесь есть что-то от тона Дилана Томаса, в стихотворении, написанном для его умирающего отца: «Не гасни, уходя во мрак ночной». Но есть и разница. Томас призывает: «Встань против тьмы, сдавившей свет земной» [10]. Кохелет говорит: «Помни своего Создателя». Это разница между яростным цеплянием за свою угасающую жизнь и спокойным и трезвым воспоминанием, как об источнике жизни, так и о ее мимолетном качестве.
«Помни своего Создателя в дни своей юности». Для многих из нас наступит время, когда понадобятся все наши силы, чтобы просто выстоять, когда память и суждения больше не будут надежными. Может наступить время, когда даже покаяние будет уже невозможно. Это отрезвляющая мысль о том, что однажды нам может не хватить гибкости ума и духа, чтобы вернуться к Богу. Кохелет не торопит события: чтобы достойно переносить потери, сопутствующие старости, требуется большее, чем мужество; мы должны взрастить мудрость. «Помни своего Создателя — и делай это сейчас», — говорит он своим юным ученикам. Глубокое понимание Кохелета заключается в том, что для хорошей старости (не говоря уже о хорошей смерти) требуются годы подготовки, годы «практики бескорыстности». Нам хорошо начинать молодыми, избавляясь от зацикленности на собственном эго, наших собственных достижениях и желаниях, даже на наших собственных лучших качествах.
В своей книге Кохелет проводит нас через весь путь от озабоченности собой к дорогостоящему забвению о себе. Это заметно даже по его языку. В первых главах Кохелет снова и снова использует местоимение первого лица. Такое употребление является яркой чертой его стиля, потому что местоимения не нужны в большинстве предложений на иврите. Поскольку все глаголы склоняемы (внутренне обозначены лицом, числом и родом), местоимения обычно используются только для ударения. Но с самого начала Кохелет неоднократно использует местоимение «ани», «я». Таким образом, он привлекает внимание к своей собственной точке зрения и действиям:
«Я, Кохелет, я был царем Израиля в Иерусалиме. (Еккл. 1:12)
Я сказал своему сердцу: «Смотри, я стал великим и накопил мудрость» (Еккл. 1:16)
Я сказал: «Я в глубине души, давай, позволь мне провести эксперимент с наслаждением» (Еккл. 2:1)
И все же к концу книги, когда он излагает «суть дела», он поворачивается на 180 градусов:
«Бога бойтесь и заповеди Его соблюдайте, ибо таков каждый человек» (Еккл. 12:13)
Некоторые ученые расценивают это как благочестивое дополнение какого-нибудь назойливого редактора, но видят и другую возможность: не может ли это быть подлинным голосом мудрого учителя, который все это видел, все это сделал и не придумал никаких новых источников смысла для человеческой жизни? Вместо того чтобы быть благочестивой банальностью, это можно воспринять как проявление крайнего смирения. В стихотворении, которое многим обязано Кохелету, современный христианский поэт Т.С. Элиот говорит:
«Мы можем достигнуть единственной мудрости,
И это мудрость смирения: смирение бесконечно.» [11]
Кохелет совершает грандиозное путешествие по жизни, и в конце концов его искушенность не дает ему мудрости более ценной, чем та, которой он впервые научился дома, будучи ребенком. Это ничем не отличается от традиционной мудрости, которой, возможно, научила его мать, прямо из Торы и притчей: «Бойся Бога и соблюдай его заповеди». Однако, заключительная фраза — это подпись Кохелета: «Ибо таков каждый человек». Переводя более буквально, можно было бы прочитать: « Таков каждый Адам — каждое человеческое существо». Это настолько поразительное утверждение, что переводчики обычно пытаются его приручить, как в новой пересмотренной стандартной версии Библии (NRSV): «Ибо это долг каждого». Но резюме Кохелета на самом деле гораздо более радикально. Бояться Бога и соблюдать заповеди — это больше, чем обязанность. Это то, что составляет нашу человечность. Это наша индивидуальность. Кохелет — человек, который полностью признался в разочаровании и отчаянии; он немигающе смотрел на старость и смерть. Сделав это, он протрезвел, но бесстрашен — или почти бесстрашен. Остался только один страх, и Кохелет больше, чем любой другой библейский автор, показывает нам, как выглядит страх Божий «под солнцем». Это поза полного смирения — то есть заземленности — и открытой восприимчивости.
Учась принимать жизнь как чистый дар, мы постепенно готовим себя к принятию самого Бога. У средневекового христианского мистика Мейстера Экхарта есть учение, которое могло бы послужить комментарием к Экклезиасту:
«Бог не раздает подарков, и никогда не раздавал их, ни одного, чтобы люди могли сохранить это и получить от этого удовлетворение; но все было дано — все, что он когда-либо давал на земле или на небесах, — чтобы он мог дать еще одно: самого себя. Поэтому я говорю, что мы должны научиться видеть Бога в каждом даре и каждом событии и никогда не довольствоваться самой вещью. В этой жизни нет места для остановки — нет, и никогда не было — ни для одного человека, независимо от того, как далеко он продвинулся на своем пути. Итак, прежде всего, будьте готовы к дарам Божьим и всегда к новым» [12]
Исходя из этого, мы можем начать понимать, почему некоторые христиане, включая таких глубоких богословов, как Иероним и Лютер, рассматривали эту книгу Экклезиаста, решительно привязанную к земле, как подготавливающую путь для Христа. Их аргумент довольно очевиден: своим безжалостным разоблачением Кохелет отучает нас от всякой ложной мудрости и таким образом готовит путь Иисусу Христу, истинной мудрости Божьей (1 Коринфянам 1:24). Менее очевидным, но, возможно, более проницательным является сознавание того, что Кохелет, в основном, стремится дать нам возможность получать дары Божьи — и христиане понимают, что Христос является высшим даром. Есть «время для всякого дела под небесами» (3:1), и, возможно, литургическое время, наиболее подходящее для книги Кохелета, — это Адвент (рождественский пост). Екклесиаст не готовит нас к пришествию Христа, как это делает Исайя: пророческими обещаниями и мессианскими видениями. И все же, совершенно по-другому, эта книга соответствует настроению того трезвого, но не мрачного времени года, когда мы стремимся открыть свои сердца, чтобы принимать всегда новый дар Божий во Христе.
Примечания
[1] Существуют четкие точки соприкосновения между идеями, которые излагает Кохелет, и современной греческой философией. Смотрите более полное обсуждение в моем комментарии «Proverbs, Ecclesiastes, and the Song of Songs», Westminster Bible Companion (Louisville: Westminster/John Knox Press, 2000).
[2] Мидраш Кохелет Рабба 3:11, цитируемый в книге Koheleth—The Man and His World, a Study of Ecclesiastes (New York: Schocken Books, 1968), 40.
[3] Значение 3:18 весьма неопределенно, и текст может быть искажен. Мой перевод следует (приблизительно) Tanakh NJPS.
[4] Еврейское слово, переведенное здесь как “мимолетный”, — это хавель. Смотрите обсуждение этого слова в следующем разделе.
[5] Гласные в еврейских словах изменчивы; постоянными буквами, по которым распознается корень, являются согласные h-v-l.
[6] Michael V. Fox, Qohelet and His Contradictions (Sheffield: Sheffield Academic Press, 1989).
[7] Martin Luther, Works (Saint Louis: Concordia Publishing House, 1955-1986) vol. 15, pp. 8, 11.
[8] The Great Litany (BCP 149) — примечание автора.
Примечание редактора:
Здесь приведены слова прошения из Великой ектении, которая была составлена Архиепископом Томасом Кранмером в 1544 году и с тех пор используется в Англиканской церкви. Аналогичные слова можно найти в Просительной ектении, читаемой в Русской православной церкви: Христианская кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мирны, и добраго ответа на страшном судищи Христове, просим.
[9] Еврейское слово «руах», которое, как обсуждалось выше, означает «ветер» или «дух», а также «дыхание».
[10] Дилан М. Томас, Сборник стихов 1934-1952 (Лондон: J. M. Dent & Sons, 1952), 116 — примечание автора.
Примечание редактора: Переводить на русский стихи Дилана Томаса чрезвычайно трудно. Здесь цитируется стихотворение:
Do not go gentle into that good night,
Old age should burn and rave at close of day;
Rage, rage against the dying of the light.
Один из вариантов перевода (пер. Олег Афалин — полный текст перевода здесь):
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Пусть вспыхнет зрелость заревом заката.
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
[11] Томас С. Элиот. «Четыре квартета», (Ист Коукер II) — примечание автора.
Примечание редактора:
Эти строки даны в переводе Андрея Сергеева (полный перевод здесь):
… Поэтому говорите
Не о мудрости стариков, но об их слабоумье,
О том, как они страшатся страха и безрассудства,
О том, как они страшатся владеть
И принадлежать друг другу, другим или Богу.
Мы можем достигнуть единственной мудрости,
И это мудрость смирения: смирение бесконечно.
[12] “Беседы об обучении”, Майстер Экхарт: современный перевод, пер. с англ. Рэймонд Бернард Блейкни (Нью-Йорк: Harper & Row, 1941), 32.
Эллен Дэвис. Американский богослов, почетный профессор библеистики Дьюкского Университета, преподаватель библейской экзегезы, автор комментариев к библейским текстам. Специализируется на книгах Ветхого Завета.
Перевод подготовила Елена Чистякова, студентка 2 курса Колледжа «Наследие». На русском языке публикуется впервые.
