Статья о. Энцо Бьянки о безмолвии из книги «Лексикон внутренней жизни»
Духовная и аскетическая традиция искони отводила молчанию существенную роль в подлинно духовной жизни и молитве. «Отцом молитвы является молчание, а матерью ей доводится уединение», – говорил Дж. Савонарола. Лишь молчание делает возможным слушание, подразумевающее принятие сердцем не только Слова, но и присутствия Глаголющего. Так, молчание дает христианину познать на собственном опыте, что Бог живет в нем, ибо Бог, Которого мы ищем, подражая в вере Воскресшему Христу, не потусторонний, а обитающий внутри нас. В четвертом Евангелии Иисус говорит: «Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин 14:23). Молчание – это язык любви, глубины, пребывания с другим. Впрочем, в любовных отношениях молчание нередко превосходит слово по красноречивости, силе и многозначительности. К сожалению, молчание в наши дни редкость, хотя именно его более всего недостает современному человеку, которого оглушают шумом, атакуют звуковыми и визуальными сообщениями, насильно лишают собственного внутреннего мира, чуть ли не выживая из него. Всегда, «когда престиж языка падает, престиж молчания — возрастает» (Сьюзен Зонтаг). Духовная жизнь также страдает от этой нехватки. Литургии зачастую отличаются многословностью, они перегружены поучениями, в попытке все досконально изложить и пояснить. При этом забывается, что в Боге есть нечто неизреченное, некое безмолвие, некая тайна, которую должна отражать литургия. Возрастающий спрос на подлинно духовную жизнь слишком часто остается не замеченным местными общинами, занятыми в основном разнообразнейшей деятельностью: опекунской, общественной, благотворительной, клубной, в лучшем случае катехизаторской. Что ж тогда удивительного в том, что люди обращаются к чуждым христианству формам духовности?
Мы должны признать, что нуждаемся в тишине! Она необходима нам, даже с чисто антропологической точки зрения. Ведь человек как существо, определяющееся через отношения, может уравновешенно и содержательно общаться, только благодаря гармоничному сочетанию слов и молчания. Однако тишина нам нужна и с точки зрения духовности. В христианстве безмолвие принадлежит не только антропологическому измерению, но и богословскому. Только удалившись на гору Хорив, пророк Илия ощутил сначала ураганный ветер, потом землетрясение, а после него огонь и лишь затем «веяние тихого ветра» (3 Цар 19:12). А услышав веяние безмолвия, он закрыл лице милотью и предстал пред лицем Господним. Бог является Илии в тишине, в красноречивом безмолвии. Откровение о Боге, согласно Библии, даруется не только посредством слова, но и в безмолвии. Игнатий Антиохийский говорил, что Христос есть «Слово, исходящее из безмолвия». Бог, являющий Себя в безмолвии или в слове, велит человеку внимать Ему, а для этого необходимо молчание. Безусловно, речь здесь идет не просто о воздержании от высказываний, а о внутреннем безмолвии, позволяющем прийти в себя, низводящем до уровня бытия, обнажающим существенное. «В молчании заключена чудесная сила прояснения, очищения и сосредоточения на главном» (Дитрих Бонхёффер). Именно молчание может породить слово меткое, проницательное, выразительное, благоразумное, озаряющее, я бы даже рискнул сказать, целительное, способное утешить.
Молчание – страж внутреннего мира. Естественно, в первую очередь, речь идет о молчании, обусловленном определенным воздержанием и проявляющемся в немногословности и обуздании языка, вплоть до полного воздержания от разговоров. Однако оно является непосредственным преддверием перехода к внутреннему аспекту молчания, когда человек заставляет смолкнуть рождающиеся в его сердце мысли, образы, суждения, бунт и ропот. Ведь как раз «извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы» (Мк 7:21). Именно за это труднодостижимое внутреннее безмолвие мы сражаемся на поле духовной брани, коим является сердце. Но лишь такое глубокое безмолвие способно породить милосердную любовь, внимание к другому, радушие и эмпатию. Это молчание отводит уголок души Другому, дабы там пребывало Его Слово, дабы там укоренилась любовь к Господу. Тем самым оно располагает нас к вдумчивому слушанию, взвешенности высказываний, сердцеведению, проникновению в то, что снедает душу другого и что он обходит молчанием, порождающим произносимые им слова. Безмолвие, причем именно такое безмолвие, наполняет нас милосердной любовью, братолюбием. Таким образом, соблюдение двойной заповеди любви к Богу и ближнему по силам тем, кто умеет хранить молчание. Василий Великий сказал: «Безмолвствующий становится источником благодати для слушающих его». Здесь можно, не опасаясь быть уличенным в риторичности. Привести утверждение Э. Ростана: «Молчание – это самая совершенная песнь, самая возвышенная молитва». И поскольку оно ведет к слушанию Бога, братолюбию, истинной милосердной любви, то есть к жизни во Христе (а не к отвлеченной и бесплодной внутренней пустоте), молчание является подлинно христианской и богоугодной молитвой. Это безмолвие на сегодняшний день имеет уже долгую и богатую духовную историю. Его искали и практиковали исихасты, дабы обрести единство сердца; монашеская традиция прибегала к нему, дабы вместить Слово Божие; оно неотделимо от молитвы поклонения Божьему присутствию; им дорожат мистики всех религиозных традиций; им же исстари был пропитан язык поэзии; из него была соткана музыка; без него не обходится никакое общение. Это молчание, свидетельствующее о глубине и цельности, наделяет красноречием тело, позволяет нам соделать его своей внутренней обителью, наладить свою внутреннюю жизнь, что приводит к тому самому habitare secum, столь высоко ценимому в монашеской традиции. Тело, в котором обитает безмолвие, позволяет личности раскрыться.
Христианство созерцает во Христе Иисусе не только Воплотившееся Слово, но и безмолвие Бога: в Евангелиях показано, как Иисус, претерпевая муку, и час от часу всё молчаливее, погружается в безмолвие и уподобляется безгласному агнцу. Он, будучи Тем, Кому открыта истина и ведома неизреченная первооснова бытия, не может и не желает исказить словом несказанное, предпочитая оградить его Своим молчанием. Иисус, Который «не открывал уст Своих», показал истинную силу безмолвия, превратил его в деяние, в поступок. Именно поэтому Его смерть тоже стала свершением, проявлением живости, а не безжизненности, тем самым выявляя, что и в слове, и в безмолвии кроется нечто воистину спасительное – любовь, животворящая и то, и другое. Ведь Распятый Христос есть не что иное, как икона безмолвия и молчания Самого Бога. При распятии, согласно Евангелиям, от полудня до третьего часа – часа смерти Христа – воцаряется тьма и тишина. Окончательно замирают слова о Боге и образы Бога, воззрения и идеи относительно Бога: с этим безмолвием неуклонно должно соизмеряться богословие, а также любой дискурс о Боге, любое представление о Нем, ибо они неизменно подвержены соблазну свести Бога к идолу, рукотворному объекту манипуляций. Однако именно безмолвию Распятия дано изречь неизреченное: образ незримого Бога следует искать в Человеке, пригвожденном ко Кресту. Безмолвие Креста есть непререкаемый глас и непреложное начало начал для всякого богословского слова.
Другие размышления Энцо Бьянки можно найти здесь.
