«Связывание Исаака. Возьми сына твоего» — шестая глава из книги Эллен Дэвис «Общение с Богом».
«И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе …» (Быт. 22:1-2).
Авраам и его Бог ужасны! Если это испытание, то, похоже, оба они с треском провалились — и тот, кто придумал это испытание, и тот, кто ему подчинился. Что это за Бог, который приказывает отцу принести в жертву своего единственного сына, позволяет ему совершать все мучительные действия, а затем останавливает происходящее в тот самый момент, когда нож достигает вершины своей дуги, когда он готов вонзиться в горло мальчика? Какой отец согласится на условия такого теста на лояльность? «Нет, ни при каких обстоятельствах! Отойди от меня, сатана!» — разве это не правильный ответ на подобное требование царства сверхчеловеческих сил?
Наша естественная, инстинктивная реакция на эту историю — отвергнуть ее. Несомненно, это чуждый элемент, который каким-то образом проник в нашу библейскую традицию. Это не просто дохристианское, но и субхристианское учение, противоречащее всему, что мы знаем о Боге, Отце Иисуса Христа. Я помню только, как один проповедник непосредственно воспринял эту историю, и его боевым кличем было: «Я рад, что не поклоняюсь Богу Авраама!» Вскоре после этого он перешел с кафедры к алтарю и начал противоречить сам себе, произнося евхаристическую молитву, в которой утверждал, что мы действительно поклоняемся Богу Авраама (и Исаака) — или, по крайней мере, хотим этого.
Более изощренный способ избавиться от того, что вызывает возражения, — это применить исторический подход к повествованию. Вот уже столетие студенты-богословы учатся на следующем «научном открытии»: этот рассказ знаменует собой ключевой момент в религиозном и этическом развитии Израиля — момент, когда Израиль отказался от архаичной (и археологически хорошо подтвержденной) языческой практики сжигания младенцев, чтобы умилостивить божество. В конце концов, Исаак был не убит, а освобожден по божественному повелению. Этот подход кажется идеальным для того, чтобы показать, почему история о связывании Исаака1 все-таки есть в Библии: Израиль празднует прорыв к «этической религии», связывая ее с Авраамом, своим самым знаменитым предком.
Надо сказать, что «Связывание Исаака» — это распространенное название данной истории в еврейской традиции. Я предпочитаю его общепринятому христианскому названию — Жертвоприношению Исаака — потому что оно более точно отражает то, что происходило в этой истории, а что нет.
Итак, согласно вышеупомянутой точке зрения, 22-я глава Книги Бытия предвещает громкое пророческое заявление:
«С чем предстать мне пред Господом, преклониться пред Богом небесным? Предстать ли пред Ним со всесожжениями, с тельцами однолетними?
Но можно ли угодить Господу тысячами овнов или неисчётными потоками елея? Разве дам Ему первенца моего за преступление моё и плод чрева моего — за грех души моей?»
О, человек! сказано тебе, что — добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим.
(Мих. 6:6-8)
Однако исторический подход, как и инстинктивный, содержит в себе фундаментальное противоречие: он противоречит самой истории. Хотя верно, что Исаак не приносился в жертву, верно и то, что ни Авраам, ни Бог никогда не отвергали эту практику как отвратительную. Конечно, Авраам не хотел этого делать. Но он никогда не говорит: «Как я мог подумать, что Бог хочет именно этого?» Бог останавливает Авраама, но никогда не обвиняет его в том, что он совершенно неверно истолковал божественный замысел. Как исторический факт, ортодоксальная израильская вера действительно отвергала жертвоприношение детей; пророки ясно свидетельствуют об этом (Иер. 7:30-34). Но самое неприятное заключается в том, что эта конкретная история не дает никаких указаний на подобную позицию. Напротив, если бы у нас была только эта история, то мы могли бы разумно заключить, что Бог восхищается этой практикой как настоящим проявлением веры. Смотрите, Бог на самом деле говорит (через ангела): «Мною клянусь, говорит Господь, что, так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твоё, как звёзды небесные…» (Быт. 22:16-17). Обещание божественного благословения даровано именно потому, что Авраам был готов дойти до такой крайности послушания.
Итак, мы, читатели Библии, лично заинтересованные в ее изучении, находимся в безвыходном положении. Текст решительно отвергает любезное предложение историка выставить Бога и Авраама в выгодном свете. И мы не вправе утверждать, что Бог Авраама не наш Бог. Я полагаю, что это именно то положение, в которое намеревается поставить нас Библия, посвятив здесь всего пару десятков страниц длинному и трудному рассказу о жизни Израиля с Богом. В начале нашего чтения нам нужно знать, с каким Богом мы должны считаться и что может случиться с нами в результате этого. На мой взгляд, история о связывании Исаака вовсе не является антихристианской, она дает нам фундаментальную и решающую информацию о Боге, который является Отцом Иисуса Христа. Более того, эта информация никогда не затмевается откровением Бога о жизни, смерти и воскресении Иисуса Христа. Как раз наоборот. Без той информации о Боге, которую мы начинаем получать здесь, смерть Иисуса на кресте более чем шокирующая и трагичная: она бессмысленная. (Вот почему «Связывание Исаака» часто выбирают в качестве чтения на Страстную пятницу).
Иными словами, основная теологическая проблема — проблема о Боге, — которую представляет эта история, не исчезает из Нового Завета. «Почему Бог просит об этом?» — это один из постоянных вопросов в жизни Израиля. Среди библейских историй 22-я глава Книги Бытия и повествования о Страстях Господних предстают в самом резком и пронзительном свете. Они ставят нас в тупик. Для тех, кто не может оторваться от текста, единственный выход — читать. Мы должны читать медленнее, чем обычно, потому что это история, в которой ни одно слово не потрачено впустую и не выбрано случайно. Пока у нас хватает терпения следить за текстом, он будет погружать нас в свои тайны и открывать удивительные богатства. Итак, давайте читать.
«И было после всего этого, что Бог искушал Авраама» (Быт. 22:1).
Наш рассказ начинается с того, что мы оглядываемся назад: «после всего этого». Это не обычная вводная фраза в Ветхом Завете, и поэтому мы вынуждены спросить: «После чего именно?» Рассказчик дает нам подсказку: эта суровая история, которая, кажется, возникла из ниоткуда и представляет незнакомого ни нам, ни Аврааму Бога, эта история не стоит особняком. Понимание этого с правильной точки зрения зависит от учета того, что было раньше: например, о рождении мальчика. Этот мальчик, который едва избежал принесения в жертву своим отцом, — не просто обычный мальчик (как будто такое вообще существует). Исаак — чудесный плод бесплодия и старости. Сарре было девяносто, а Аврааму — сто лет, когда родился их единственный сын. И нельзя сказать, что они наслаждались комфортной жизнью на пенсии. Скорее всего, они уже двадцать пять лет носились по Ближнему Востоку, от Месопотамии до Ханаана, опять в Египет и снова в Ханаан — с тех самых пор, как Бог заставил Авраама действовать по Своим диким просьбам и обещаниям, которые внезапно оторвали его от всего привычного: «пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твоё, и будешь ты в благословение…» (Быт. 12:1-2). Услышьте, как Авраам тремя ударами сердца отмеряет все, что должен оставить позади: «прочь от своей земли, и от места своего рождения, и от дома своего отца». Мы должны попытаться представить, какой шок он испытал, когда Бог озвучил это требование. Самое худшее, о чем мог мечтать человек в древнем мире, — это умереть вдали от дома, а Аврааму было семьдесят пять лет, когда Бог велел ему отправляться в путь. Что еще хуже, в течение двадцати четырех лет после этого, казалось, не было ни проблеска надежды на то, что данное обещание имеет какое-либо значение. Тем временем Сарра и Авраам пережили голод и войну и пару раз были близки к смерти из-за Сарры, которая все еще была достаточно привлекательна, чтобы обратить на себя похотливое внимание местных правителей: Фараона (Быт. 12:10-17) и Авимелеха (Быт. 20:1-18). Наконец, на двадцать пятом году такой жизни у пожилых скитальцев рождается Исаак. Наконец-то они держат в своих руках подтверждение давнего Божьего обещания: «Я произведу от вас великий народ».
Весьма вероятно, что следующие годы были самыми счастливыми в жизни пожилой пары. По большей части, если верить библейской истории, они прошли без происшествий. Была неприятная история с Агарью и ее сыном (Быт. 21:9-21); но, кроме этого, мы почти ничего не знаем о тех годах. Пожалуй, не так уж много можно сказать о супружеской паре, наслаждающейся простым счастьем растить ребенка. Затем, спустя некоторое время «после всего этого» — неясно, сколько именно времени прошло, может быть, дюжина или больше лет, — от Бога поступило еще одно из тех непреклонных требований: «возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа» (Быт. 22:2). Слышите, это та же фраза «начинай действовать», которая привела к первому серьезному перелому в жизни Авраама? Даже перед тем, как назвать мальчика, повторяется тот же трехтактный (get you going) ритм.
Древние раввины превратили этот ужасный стих в диалог между Богом и Авраамом. Они показывают нам то, чего не показывает Библия — как Авраам пытается выскользнуть из-под божьего контроля. Авраам заключает сделку с Богом за жизнь своего ребенка, как когда-то он заключал сделку за жизни безликих содомлян (Быт. 18:23-33). Послушайте, как отчаявшийся отец оспаривает каждую фразу Божьего требования:
— Возьми своего сына.
— У меня двое сыновей.
— Твоего единственного.
— Этот единственный сын своей матери, и этот тоже единственный сын своей матери.
— Которого ты любишь.
— Я люблю их обоих.
—Исаака.
Раввинский мидраш [1] замедляет наше чтение и подчеркивает особенность, которую мы могли бы не заметить в момент шока. Авраам пытается использовать кажущуюся неточность в требовании Бога, а именно упоминание о «единственном сыне» Авраама. У Авраама, конечно же, было два сына. Исаак несет Аврааму обещание о «великом народе», но есть также его первенец, сын Агари Измаил, который на четырнадцать лет старше Исаака (Быт. 16:16). «Забери своего сына, своего единственного» — именно потому, что эта фраза неуместна, даже оскорбительна, она привлекает наше внимание к одному из «таких моментов», к той части предыстории нынешнего события, которую мы должны иметь в виду. В предыдущей главе Авраам изгнал Агарь и Измаила в пустыню. Там он также покорно откликнулся на требование Сарры, которая не хотела, чтобы «сын этой рабыни» (Быт. 21:10) боролся за наследство ее сына. И из этой формулировки становится ясно, что действия Авраама теперь отражают его прежние действия. Тогда он тоже «встал рано» (Быт. 21:14, 22:3); он собрал провизию для путешествия в один конец и «взвалил» ее на плечо Агари (Быт. 21:14). Теперь он «возлагает» на Исаака (Быт. 22:6) дрова для своего собственного жертвоприношения. Несколько дней спустя он «положит» Исаака поверх дров на алтарь (Быт. 22:9). Как все эти отголоски изгнания Измаила отражаются в рассказе о связывании Исаака? Они подчеркивают тот факт, что теперь, насколько известно Аврааму, у него действительно есть только один сын. Он только что отослал женщину и ребенка в пустыню Негев с единственным мехом воды. Хотя Бог обещал, что Измаил каким-то образом выживет и станет отцом далекого народа, в Священном Писании нет никаких указаний на то, что Авраам когда-либо снова увидел своего первенца. Теперь нет никаких сомнений в том, что только на Исааке зиждется надежда на будущее.
Итак, Авраам седлает осла и отправляется в путь с двумя парнями-слугами и своим сыном. Как говорит Кьеркегор, на его слепое повиновение Богу страшно смотреть — он подобен лунатику, идущему по краю пропасти, руководствуясь только инстинктом веры. На третий день они видят вдалеке место, предназначенное Богом, и теперь действие замедляется до мучительного ритма. «И взял Авраам дрова для жертвоприношения и возложил их на Исаака, сына своего, а сам взял в руки огонь и нож» (Быт. 22:6). Сам Авраам носит с собой опасные орудия, которые могут причинить вред «его сыну». «И они пошли дальше вдвоем». В этой сцене чувствуется нежность, глубокое единение. Снова и снова эти двое упоминаются, один в связи с другим, вплоть до неловкости повествования: «И сказал Исаак Аврааму, отцу своему, он сказал: «Отец мой», и тот сказал: «Вот я, сын мой» (Быт. 22:7). Авраам отвечает мальчику так же, как он ответил Богу в начале испытания: «Вот я» (Быт. 22:1). Эти слова свидетельствуют о том, что Авраам полностью, без колебаний откликнулся сначала на Бога, а теперь и на своего сына. Это и есть агония Авраама: быть разорванным на части этими противоречивыми реакциями.
Конечно, Библия прямо не говорит нам, что Авраам был разорван на части. Библейское повествование характерно сдержанно; оно сообщает только о словах и действиях. Нам почти никогда не дают доступа к чьим-либо чувствам и невысказанным мыслям. По выражению Маршалла Маклюэна, Библия — это очень «горячая среда». Мы принимаем в этом участие, потому что Библия оставляет труд воображения и эмоций для своих читателей, которым приходится прилагать немало усилий, чтобы усвоить этот простой отчет о словах и действиях. Однако, по иронии судьбы, именно из-за этого «накала страстей» Библия так часто кажется скучной, по крайней мере, современным читателям. Фильмы и телевидение, даже современные романы научили нас ожидать драматических сцен, психологических исследований, взрывных обменов мнениями. Но Библия рассказывает историю так, как Рембрандт изображает ее на гравюрах. Вам нужно притормозить и присмотреться повнимательнее, чтобы вообще что-то разглядеть, а затем позволить своему сердцу сосредоточиться на том, что вы видите.
«И сказал Авраам: «Бог усмотрит себе агнца для приношения, сын мой»; и шли далее оба вместе» (22:8). Так много подразумевается в этом предложении: нежность Авраама — «сын мой»; его ужасное знание и в то же время его вера в Бога, которая выходит за рамки любого рационального понимания; беспомощная близость между отцом и сыном — «и шли далее оба вместе». В старости Рембрандт стал одним из величайших интерпретаторов этой истории. Он великолепен, потому что видит эту интимность и делает ее ключевой в своем изображении сцены на гравюре. Он уже пробовал свои силы в этом. Будучи молодым, необычайно одаренным художником, Рембрандт написал большое, броское полотно, на котором изображено совершающееся убийство: Исаак распростерт на скале с обнаженной грудью; Авраама застигают в тот момент, когда он заносит нож; рядом с ним появляется кудрявый молодой человек с настойчивым взглядом и едва заметным намеком на крылья. В этой сцене есть все драматическое, что только можно пожелать.
Однако совершенно другое прочтение истории Рембрандт нарисовал позже, когда он сам потерял детей и стал отцом единственного сына. Теперь Исаак стоит на коленях рядом с сидящим Авраамом, который баюкает его голову, прикрывая глаза мальчика одной рукой. Пожилая женщина, глядя на эту гравюру, сказала: «Если бы мне пришлось убить своего ребенка, я бы сделала это именно так». На этот раз ангел стоит позади Авраама с распростертыми крыльями. Если раньше Рембрандт изображал слегка божественного мальчика-посыльного, то теперь он рисует сильную, защищающую фигуру, которая баюкает Авраама, как тот баюкает своего сына. Это момент освобождения от Божьего требования. Но слишком поздно для Авраама, чтобы чувствовать облегчение. Кажется, он даже не замечает ангела и не смотрит на мальчика. У него рассеянный взгляд, измученное выражение лица человека, пережившего что-то невыносимое. Рембрандт показывает нам, чего стоило Аврааму полностью подчиниться Богу и своему сыну. По выражению Т. С. Элиота, это стоит «не меньше, чем все» [2].
Среди тех, кто не пытается обойти эту историю стороной, а принимает ее такой, какая она есть, связывание Исаака считается ярким библейским примером человеческого послушания и беспрекословной веры. Авраам прошел испытание на верность. И все же портрет Рембрандта напоминает нам о том, что в конце этой истории Аврааму не становится легче. Скорее, возникает ужасный вопрос о Боге. Книга Бытия — это, прежде всего, книга о Боге и, во-вторых, о человеческих существах, встречающихся с Богом. Итак, мы должны спросить, что эта история говорит нам о Боге? Можем ли мы честно сказать что-нибудь, кроме: «Это архаичная история о Боге-тиране, который подвесил Авраама на крюк и наблюдал, как тот извивается, пока божественное эго не удовлетворилось, а затем отпустил его и стал ждать большой благодарности»?
Здесь, в Библии, все, чем мы можем руководствоваться при ответе на вопрос о Боге, — это слова. Слова этой истории действительно выражают своего рода облегчение, но не облегчение Авраама, а облегчение Бога:
«…И Бог сказал: «Не поднимай руки на отрока, ничего не делай ему. Ибо теперь я знаю, что ты богобоязнен, и ты не пожалел своего сына, своего единственного, от меня». (Быт. 22:12)
Теперь Богу известно нечто такое, чего Он не знал раньше. В книге Бытия мало что подтверждается доктриной божественного всеведения, если под этим понимать, что Бог знает все, что мы собираемся сделать, до того, как мы это сделаем. Один из средневековых раввинов, комментировавших этот стих, мудро заметил: «Бог может знать только то, что может быть познано» [3]. Так свободный ответ человеческой воли — это не та вещь, о которой можно знать заранее с какой-либо определенностью. Поэтому, когда Бог испытывает Авраама, это настоящее испытание. Это ужасное испытание, единственное в мировой истории, было задумано специально для того, чтобы дать Богу определенную и важную информацию об этом человеке, Аврааме. Испытание покажет, заботится ли он о Боге больше всего на свете — даже больше, чем об Исааке, «единственном» сыне Авраама и его единственной надежде увидеть исполнение Божьего обетования.
Но почему Авраам был выбран таким образом, чтобы подвергнуться испытанию, которому не подвергался никто другой в Библии ни до, ни после него? Вот вопрос, на который нам нужно ответить, чтобы понять смысл этого уникального ужасающего события. И снова эти слова дают нам ключ к разгадке. Повествование начинается с напоминания нам о том, что это самое экстремальное из всех испытаний приходится на определенный период мировой истории. «После сих происшествий Бог испытывал Авраама» (Быт. 22:1) — после многих трудных испытаний для Авраама, как мы уже видели, но также и после многих трудных испытаний для Бога. Задумайтесь на мгновение, как должна выглядеть история человечества до этого момента с точки зрения Бога: предательство в саду в первом поколении, убийство брата во втором, стремительная эскалация насилия, так что вся земля наполнилась им (Быт. 6:12). После Всемирного потопа Бог решает покончить с этим, но после этого ничего по-настоящему не меняется, как показывает инцидент с Вавилонской башней. Первые одиннадцать глав книги Бытия — «Первобытная история», от Эдемского сада до Вавилонской башни — в основном повествуют о постоянном отчуждении от Бога, о неприятии Бога людьми. Итак, в главе 12, где говорится о призвании Авраама, Бог пробует новую стратегию. На этом этапе Бог отказывается от попыток направить благословение непосредственно на все человечество. Отныне Бог будет действовать через одного человека, одну семью, один народ, чтобы охватить всех людей. Глобальный масштаб призыва Авраама очевиден с самого начала: «Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные» (Быт. 12:3). Авраам и его семя — отныне это призма, через которую Божье благословение должно распространяться по всему миру.
Старая стратегия не сработала. Однако, новая стратегия Бога вряд ли надежна. Мы не должны удивляться, если принятие этого закона встревожит Бога, ибо теперь все зависит от верности этого единственного человека, Авраама. Бог, который на протяжении первых глав книги Бытия неоднократно подвергался жестоким испытаниям из-за человеческого греха, но все еще страстно желал приносить миру благословения, теперь решил стать абсолютно уязвимым с точки зрения верности этого единственного человека. Это, мягко говоря, нелогичное решение проблемы. И теперь, спустя десять глав саги о Боге и Аврааме, у Бога есть еще одна причина для беспокойства. Ибо тень его сомнения легла на абсолютную веру Авраама в Бога. Дважды упоминается, что Авраам заставляет Сарру выдать себя за его сестру. В Египте (Быт. 12:10-16) и снова в Ханаане (Быт. 20:1-18) он отпускает свою прекрасную жену в царский гарем, вместо того чтобы доверить ее Божьей защите на время их пребывания. Как помогли нам понять феминистские толкователи, это разочаровывающее зрелище о лучшем божьем человеке.
Мы должны принять все это во внимание, чтобы проникнуться глубоким смыслом этого ужасного испытания и понять, почему Бог зашел так далеко, чтобы точно знать, будет ли крепка единственная человеческая нить, на которой держится благословение. Бог абсолютно уязвим с Авраамом. Примечательно, что нам не дано никаких указаний на то, что мог чувствовать Авраам, когда испытание закончилось; он просто пошел домой (Быт. 22:19). Но на странице видно облегчение Бога. Оно огромно, глобально: «И все народы земли обретут благословение через твое семя, потому что ты внял Моему голосу» (Быт. 22:18). Судьба космоса, мечта Бога о всем мире, висела на волоске, когда Авраам и Исаак взбирались на гору.
Возможно, это самая сложная история во всей Библии. Зачем она поставлена так близко к началу? Мы никогда не сможем полностью понять Связывание Исаака, даже если бы об этом рассказали на последней странице. Почему же тогда Библия рискует оттолкнуть нас от Бога в самом начале, когда мы только начинаем делать первые шаги? На самом деле, мы знаем, что многие читатели так и не прошли дальше этой истории; они считают, что это все, что им нужно знать о «Боге Ветхого Завета». И эта реакция не совсем неправильная — возможно, в основном неправильная, но не полностью. Я убеждена, что эта история возникает в в двадцать второй главе Библии, потому что она рассказывает нам не всё, что нам нужно знать, но нечто фундаментальное о Боге Израиля. И чем раньше мы это поймем, тем больше шансов, что мы продвинемся в понимании и принятии сложного свидетельства Израиля об этом Боге. Тем больше шансов, что мы продвинемся в наших собственных отношениях с Богом. Поэтому нужно идти на риск.
Связывание Исаака показывает нам Бога, который очень уязвим, что пугает и ужасает, в контексте отношений завета. Нам удобнее использовать слова «все…» — всемогущий, всезнающий — для описания Бога. И все же, если мы правильно понимаем динамику отношений в рамках завета, то мы сталкиваемся с Богом, который уязвим. Ибо, как утверждается в обоих Заветах, завет с Богом — это, по сути, нерушимые узы любви (хесед). А обычный опыт учит, что любовь и уязвимость неразрывно связаны; мы наиболее уязвимы к эмоциональной боли, когда на карту поставлены благополучие и верность тех, кого мы любим. И, как мы уже видели, Библия показывает, что верность даже лучших из Божьих партнеров по завету всегда находится под угрозой. Из этого следует, что уязвимость Бога в любви является важным элементом отношений по завету.
Два источника в христианской традиции подтверждают мнение о том, что Бог болезненно уязвим в отношении верности тех, на кого Он больше всего рассчитывает. Во-первых, есть важные параллели между этой историей и последним событием воскресения в Евангелии от Иоанна, когда наш Господь спрашивает Петра: «Симон (сын) Иоаннов, любишь ли ты Меня больше, нежели они?» (Ин. 21:15). Трижды повторенный вопрос обычно рассматривается Петром как возможность реабилитировать себя после того, как он трижды отрекся от своего Господа. Со стороны Петра это имеет смысл, но как насчет Иисуса? Грубо говоря, в чем может быть интерес нашего распятого Господа, если он так настойчиво задает этот вопрос?
Петр — это скала, на которой должна быть построена церковь (Мф. 16:18). Бог во Христе зависит от него в распространении божественного благословения, точно так же, как Бог зависел от Авраама. «Любишь ли ты меня? …Любишь ли ты меня? …Любишь ли ты меня?» Будь это любой другой оратор, мы бы без колебаний признали остроту вопроса и тревожные сомнения, особенно после предательства. Несомненно, так оно и есть: вопрос, заданный Иисусом, является еще одним выражением божественной уязвимости. И снова, как и в случае с испытанием Авраама, единственное, что делает ужасную человеческую цену приемлемой, — это настоятельная потребность Бога быть уверенным в любви — одна из подлинных или (осмелимся ли мы так сказать?) простительных потребностей. Петр трижды устно признается в своей любви, а затем Господь говорит ему, как он должен ее проявить:
«…Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострёшь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведёт, куда не хочешь» (Ин. 21:18)
Предание гласит, что Петр умер, распятый вниз головой на кресте.
Вторым источником подтверждения такого прочтения «Связывания Исаака» является тот факт, что церковь всегда находила здесь предзнаменование Страстей Господних; эту историю часто читают в Страстную пятницу. В этот день, очевидно, уместно услышать эту историю, которая, во-первых, повествует о самоотверженной готовности отца пожертвовать любимым сыном, а во-вторых, о полной верности человека Богу. Но если, как я полагаю, эта история свидетельствует о крайней уязвимости Бога перед человеческой неверностью, то мы можем сказать больше о ее уместности в Страстную пятницу. Именно в Христе, распятом на кресте, мы видим, как впервые в истории две стороны этого повествования полностью соединились в одном человеке. В Иисусе Христе мы видим сына Авраама, не щадящего ничего, абсолютно верного в отношениях завета с Богом. В то же время мы видим в Иисусе абсолютную верность Богу, которая сейчас выражается в мучительной уязвимости, даже перед смертью на кресте. Эти два образа — Авраам, связывающий Исаака, и Христос, распятый на кресте, — являются опорными элементами длинной и запутанной истории греха и спасения. Когда разум терпит неудачу, как это случается по крайней мере одну пятницу в году, мы можем слушать истории своим сердцем.
Примечания
[1] Еврейский термин «мидраш» обозначает образное толкование Священного Писания; это наиболее распространенная форма толкования Библии в еврейской традиции.
[2] Фраза взята из последних строк «Четырех квартетов»: «Состояние полной простоты (стоящее не меньше, чем все остальное)…» («Маленькое головокружение», V).
[3] Герсонидес (Ралбаг), Микраот Гедолот.
Перевод подготовила Елена Чистякова, студентка 3 курса Колледжа «Наследие». На русском языке публикуется впервые.
