«Песнь Песней. Кого любит душа моя» — седьмая глава из книги Эллен Дэвис «Общение с Богом».
Эта книга с трудом (без преувеличения) попала в Библию, и на то есть веские причины. В ней никогда не упоминается Бог, по крайней мере, явно, но упоминается множество других вещей, которые мы не ожидали бы найти в Библии. Библейский статус «Песни Песней» настолько сомнителен, что Талмуд реально описывает великие дебаты, имевшие место в конце первого века, когда раввины римской Палестины принимали окончательное решение, что входит в канон авторитетных писаний, а что нет [1]. Вот слова того самого выступления рабби Акибы, великого учителя, ученого и мученика раннего иудаизма, которые в конце концов одержали победу:
Боже упаси! Ни один еврей никогда не ставил под сомнение святость Песни Песней; ибо весь мир не стоит того дня, когда Песнь Песней была дана Израилю. Ибо все Писания святы, но Песнь Песней — Святая Святых! [2]
Действительно, существует множество свидетельств, указывающих на то, что «Песнь песней — это Святая Святых». В очень образной форме она отражает экстатический аспект любви, который является главной темой всей Библии. Тем не менее, кто-то может спросить: «Нет ли оснований для сексуальной интерпретации?» Даже если Акиба был прав в том, что напевать «Песнь песней» в баре — адски плохая идея (и я думаю, что он прав), значит ли это, что ее вопиющий эротизм — своего рода тщательно продуманная пудра для мозгов, ловушка, предназначенная для того, чтобы сбить с толку нечестивцев?
Если Песнь Песней повествует о любви между Богом и Израилем и не имеет ничего общего с сексуальной любовью, тогда такая интерпретация также оставляет зияющую дыру в каноне. В этом случае, в Библии отсутствует какое-либо значимое утверждение о любви между мужчиной и женщиной, которой наслаждаются при полной взаимности и равенстве статуса. Есть несколько слишком ясных библейских утверждений, склоняющихся в противоположном направлении. Они указывают на то, что в нашем падшем мире взаимность и равенство не являются нормой. Действительно, потеря равенства в сексуальных отношениях является непосредственным результатом «грехопадения» в Раю: «И сказал женщине [Бог]: «…и к мужу твоему будет впечатление твое, и он будет господствовать над тобой!» (Бытие 3:16). Если такова изначальная реальность, то в Послании к Ефесянам 5 указывается, что во время Христа ничего сильно не изменилось: «Как церковь подчиняется Христу, так и жены должны во всем подчиняться своим мужьям». Автор послания Павла преодолевает «великую тайну» о Христе и Церкви (5:32), но в этом вопросе семейной динамики его видение не выходит за рамки социальной реальности Римской империи.
Я убеждена, основываясь на доказательствах, как внутренних по отношению к тексту, так и внешних, что в Песне говорится о счастье в обоих отношениях, и в божественной любви, и в сексуальной любви, а также о многом другом (о чем я расскажу в конце этой главы).
Начнем с внутренних свидетельств. В языке Песни поражают две вещи. Самое очевидное — это использование эротического языка. Не менее поразителено, что Песнь по большей части (включая эротику) представляет мозаику цитат из других частей Священного Писания. В изобилии встречаются фразы из Пророков, Торы и Псалмов. Я имею в виду не просто разрозненные слова, но во многих случаях связанные фразы — яркие образы и термины, слишком специфичные в использовании, чтобы их могли забыть те, кто знаком с библейским языком. Песнь подобна эхо-камере, и современные комментаторы недостаточно серьезно отнеслись к этому явлению. Нам нужно толкование Песни, которое в полной мере учитывает ее замечательный библейский резонанс, неотделимый от эротического языка.
Аргумент в пользу связи между божественной любовью и сексуальной любовью может быть приведен и на внешних по отношению к тексту основаниях. Целостное понимание нашей собственной человечности предполагает, что наша религиозность связана с осознанием нашей сексуальности. Фундаментальным для обоих является желание выйти за пределы себя ради близости с другим. Сексуальная любовь дает многим людям первый опыт экстаза, что буквально означает «выход за пределы себя». Таким образом, переживание здорового сексуального желания может помочь нам представить, что это такое — по-настоящему любить Бога — менее естественное чувство для многих из нас, особенно в сегодняшнем светском обществе. С другой стороны, исходя из того, что Библия говорит о Божьей любви к нам, мы можем прийти к пониманию сексуальной любви, как арены для формирования души. Подобно любви к Богу, глубокая любовь к другому человеку требует посвящения всего себя и постоянной практики покаяния и прощения. Рано или поздно это потребует от нас страдания и жертвы. Полное прочтение «Песни Песней» расширяет наш разум, объединяя те категории опыта, которые наш современный ум слишком четко разделяет. Соответственно, нам нужен стиль толкования, позволяющий тексту означать более чем одну вещь одновременно.
Стоя на равных лицом к лицу
Мы должны начать, как это делали средневековые монахи. Услышать, как текст обращается к нам, с того уровня опыта, который нам наиболее знаком. Иными словами, мы должны начать с уровня, на котором мы в настоящее время более или менее сознательно стремимся к прозрению. Именно здесь слово Божье может войти в наши сердца, чтобы затем, возможно, открыть нам такие уровни опыта, о которых мы никогда не представляли, что можем достичь или даже желать. Для монахов привычной ареной был созерцательный опыт; для большинства из нас это сексуальный опыт. Так о чем же тогда говорит нам Песнь?
Прежде всего, в ней рассказывается о женщине и мужчине, стоящих на равных лицом к лицу, каждый из которых с откровенным восхищением говорит о красоте и силе другого. Интересно, что самые запоминающиеся образы силы — это комплименты мужчины женщине:
Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя…
…шея твоя — как столп Давидов, сооруженный для оружий,
тысяча щитов висит на нем — все щиты сильных;. (SYNO 1:9; 4:4)
Первое сравнение — не случайный комплимент. Скорее, оно свидетельствует о хорошем знании поэтом истории. Колесницы фараона были запряжены жеребцами, а не кобылами. Но однажды, когда фараон воевал с принцем Кадеша, враг загнал разгоряченную кобылу прямо в середину его колесницы, что привело к предсказуемому результату. Таким образом, комплимент можно «перевести» так: «Ты сводишь с ума сильных самцов!»[3]
Однако, этой женщине не нужны комплименты, чтобы поддержать слабое эго, и она их не ждет. Песнь уникальна среди книг Библии тем, что здесь женский голос играет ведущую роль. Она говорит первой и последней, и в целом больше, чем мужчина. Однако, гораздо более важным, чем объем, является характер ее речи. Ни одна другая женщина в Священном Писании не говорит с такой уверенностью; никто не просит так смело о том, чего хочет: «Пусть он поцелует меня поцелуями своих уст!» А затем, обращаясь непосредственно к своему возлюбленному: «Ибо ласки твои лучше вина!» (1:2). У этой женщины уже есть «здоровое представление о себе»; она видит в себе нечто прекрасное: «Я нарцисс Саронский, лилия долин» (2:1). И ее возлюбленный соглашается: «Как нарцисс среди терний, так подруга (раяти) моя между девицами» (2:2). Влюбленные часто обмениваются словами и метафорами таким образом; один повторяет и усиливает «сладкие пустяки» другого. Эта переплетенная речь — одна из самых привлекательных черт Песни, а также одна из самых реалистичных; именно так разговаривают влюбленные в свои самые интимные моменты.
Раяти, он называет ее «мой друг, моя спутница»: это обычное мужское ласковое обращение к женщине. В Священном Писании у нас нет другого указания на то, что мужчина-израильтянин обращался так к своей возлюбленной. Возможно, это даже звучало удивительно для ушей древних. Тот же термин в грамматической форме мужского рода (здесь он женского рода) обычно обозначает собрата-израильтянина, того, перед кем заключены обязательства по Завету, «ближнего»: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Левит 19:18). Называть возлюбленного «другом» в этом смысле может показаться неромантичным, даже разочаровывающим. Но при более глубоком размышлении кажется, что этот термин был тщательно подобран, чтобы передать высочайшее уважение, которое может начинаться с романтического чувства и все же выходить за его пределы.
Появляясь в контексте Священных Писаний, раяти — это ласковое слово, подразумевающее отношения по Завету. Другими словами, взволнованные молодые влюбленные связаны друг с другом не только непосредственной привязанностью, но и Божьим намерением относительно их отношений. Называя ее «моя ближняя, мой спутник», мужчина (неосознанно?) соотносит свое понимание отношений с Божьей мечтой о человеке в начале мира: «Нехорошо человеку (´адам) быть одному. Я создам для него помощника [4], соответствующего ему». Мечта Бога о человеке состоит в том, чтобы женщина и мужчина были равны и дополняли друг друга, ибо они в равной степени созданы как «образ Божий» (Бытие 1:27).
В Песне есть одно место, из которого безошибочно становится ясно, что долгая печальная история асимметрии между мужчиной и женщиной ушла в прошлое, и устанавливается новая парадигма. В Эдеме казалось, что собственное сексуальное желание женщины обрекало ее на подчинение: «по отношению к мужу твоему будет влечение твое (т’шука), и он будет господствовать над тобою!» (Бытие 3:16). Но здесь, после продолжительного обмена поэтическими комплиментами (5:10-7:10), женщина ликует: «Я принадлежу другу своему, и ко мне обращено влечение его (т’шука)!» (7:11). Поскольку это слово «т’шука» встречается редко, только здесь, в Песни Песней и в Книге Бытия (3:16 и 4:7), линия, которую проводит поэт, четко выделяется. Это намеренное повторение печального финала «идиллии в раю». В стихотворении говорится, что нет больше неравномерного распределения желания и власти между женщиной и мужчиной. Женщина провозглашает истинное партнерство полной самоотдачи и взаимной защиты: «Я за своего любимого, а он за меня» [5] (6:3, сравните 2:16).
Итак, «Песнь песней» — корневая (англ. radical) поэма в самом прямом смысле этого слова. Она проникает к корням (лат. radices), к самой основе истории, и работает над восстановлением и обновлением. Причем делает это единственным способом, которым может работать стихотворение, — словами. Здесь поэт выбрал слово «т’шука» (влечение), которое переносит ум, погруженный в библейский язык, к началу времен. Создательница [6] песни — религиозный поэт такого же стиля, что и Т. С. Элиот [7]. У нее заметна привычка брать старые слова из религиозной традиции и помещать их в новые контексты, где они приобретают свежие ассоциации. Она сознательно перечитывает традицию, в то же время создавая продолжение и новый поворотный пункт в этой традиции. Она свидетельствует о той новой возможности, которую, как она видит, Бог творит с этим мужчиной и этой женщиной.
Слово «т´шука» встречается в «старой» библейской традиции, в книге Бытия, как предупреждение о красном флаге: «Осторожно, опасность для женщин! Любовь может быть опасна для вашего здоровья, для вашего шалома, вашего душевного и телесного мира и спокойствия». Очевидно, это слово было настолько обременено плохими ассоциациями, что никто не прикасался к нему снова в течение столетий; оно нигде не встречается на многих страницах и столетиях между Книгой Бытия и Песнью Песней. Но теперь, наконец, влюбленная женщина радуется: «Я за своего возлюбленного, и ко мне обращена его т’шука!» Нарцисс заменяет красный флаг. Это слово теперь знаменует новое начало сексуальной истории, место исцеления для женщин и мужчин вместе.
Знакомство с Торой
Древние раввины заметили, что у этого поэта (конечно, они называли поэта Песни Песней «Соломон») была привычка повторно использовать старые слова из библейской традиции. Они поняли, что Песнь представляет собой перечитывание традиции, и выразили это отношение в запоминающейся метафоре:
Тора подобна корзине, полной фруктов, у которой не было ручки, и ее нельзя было нести. И пришел кто-то мудрый и сделал для нее ручки, и ее стали носить за них. Итак, пока не пришел Соломон, никто не мог понять слов Торы, но как только появился Соломон, все начали постигать Тору. [8]
«Ручки», которые описывает рабби Йосе, — это три книги, традиционно приписываемые Соломону: Песнь песней, Притчи и Экклезиаст. Другими словами, эти три книги, так глубоко говорят об обычных вещах жизни, что дают нам доступ к божественным тайнам Торы.
Поскольку мидраш продолжает новую метафору, наше понимание взаимосвязи между Торой и Соломоновыми книгами углубляется:
Рабби Ханина сказал: [Тора] подобна глубокому колодцу, полному воды, и воды его были холодными, сладкими и полезными, но никто не мог пить из них. Кто-то пришел и дал веревку, [привязанную] к веревке, шнур, [привязанный] к шнуру, и он черпал из него и пил. Таким образом, все начали черпать и пить. Итак, от слова к слову, от машаля [образного изречения или метафоры] к машалю, Соломон постиг тайну Торы, как написано: «Мешалим Соломона, сына Давидова, царя Израиля» [Притчи 1:1]. Благодаря своему мешалиму Соломон постиг слова Торы.
«От слова к слову, от метафоры к метафоре Соломон постиг тайну Торы». С удивительной экономией раввины описывают, как именно Песнь влияет на перечитывание традиции: здесь слово перекликается со словом там, метафора заставляет нас рыться в памяти, чтобы найти другие упоминания образа в Торе. Как и чтение Элиота, чтение Песни с полным вниманием — дело медленное. Создается впечатление, что вся история проходит перед нашими глазами. И это, я думаю, именно то, что задумал автор.
Песнь песней представляет собой тотальный пересмотр истории человечества. Вот почему с помощью языка аллюзий она возвращает нас в райский сад. С библейской точки зрения, основные линии истории были заложены в Эдеме, когда человечество «пало» в мир, каким мы его знаем. Третья глава Библии показывает результат первого человеческого непослушания, и божественная речь в ней представляет собой замечательное социальное и экологическое разоблачение. Первоначальная гармония творения нарушена. Разрывы видны на трех уровнях. Во-первых, женщина и мужчина разделены, сначала виной, а затем дисбалансом сил. Во-вторых, враждебное разделение происходит между людьми и нечеловеческим миром. Семя женщины и семя змеи отныне будут существовать во вражде (Бытие 3:15). Далее: «Колючки и шиповник взойдут для вас» (3:18). В этом есть нечто большее, чем намек на божественный сарказм, поскольку изначально приятная задача наблюдать, как плодородная почва производит пищу [9], превращается в тяжелую работу по прополке сорняков. Но самый серьезный ущерб нанесен на третьем уровне: доверительная близость между Богом и человечеством, которая должна была стать источником вечного благословения для обеих сторон (см. также Бытие 1:28), разрушена.
И все же поэту Песни снится сон, и в этом сне все разломы, произошедшие в Эдеме, устраняются. Это стихотворение больше, чем что-либо другое, напоминает рассказ о сне. Символический язык наводит на размышления, но неуловим; сцены меняются без логической связи. Невозможно точно определить каждую деталь: интерпретация песни, как и осмысление сна, — это упражнение в ассоциативном мышлении. Тем не менее, внимательно и творчески следуя за словами Песни, мы можем сопереживать мечте поэта и Бога о первоначальной гармонии творения, восстановленной на всех этих уровнях. Женщина и мужчина, одинаково могущественные, теряются в восхищении друг другом — или, точнее, в восхищении они действительно находят себя и друг друга. И мир природы радуется вместе с ними. Вместо печально знакомых терновника и шиповника в экзотическом изобилии вырастают цветы и фрукты — настоящий рай. Нигде в известном мире все эти растения не цветут вместе; здесь они цветут с такой пышностью, которая отражает цветение влюбленных.
Менее очевидным является исцеление, которое происходит на третьем уровне, между Богом и человечеством. Возможно, сам факт, что это не очевидно, отражает реализм, который является таким постоянным элементом библейской литературы. Ибо если сон о Боге — деликатная вещь, насколько более того делается сон о Боге-Возлюбленном. С изысканной деликатностью автор Песни выбирает слова, которые создают замысловатые узоры, созвучные религиозной традиции. Если наши уши настроены на библейские идиомы, и если мы открыты для того, чтобы поделиться мечтой о Боге, тогда мы можем услышать их — хотя следует признать, что их часто трудно уловить при чтении Песни в переводе. В этих схемах участвуют десятки, возможно, сотни слов [10]. Иногда у внимательного читателя возникает ощущение, что он проскользнул в зазеркалье. Мы оказываемся в месте, где не ожидали оказаться, и которого не смогли бы достичь силой собственного воображения. Тогда, возможно, Святой Дух нашептывает нам на ушко приятные пустяки.
В этом примере говорит женщина:
— На ложе моем ночью искала я
того, которого любит душа моя,
искала его и не нашла его.
Встану же я, пойду по городу,
по улицам и площадям,
и буду искать того, которого любит душа моя;
искала я его и не нашла его.
Встретили меня стражи, обходящие город:
«Не видали ли вы того, которого любит душа моя?
Но едва я отошла от них,
как нашла того, которого любит душа моя,
ухватилась за него, и не отпустила его…
(SYNO 3:1-4)
«Тот, кого любит моя душа» — это не тот язык, который обычно используется при подаче заявления о пропаже человека — якобы повод для выступления. И все же такая странная фраза не может быть просто оговоркой: она повторяется здесь четыре раза, вплоть до неловкости. Этот одаренный поэт охотно жертвует элегантностью, чтобы сосредоточить внимание на фразе, которая не очень хорошо подходит к ее нынешнему контексту. Но предположим, что в этом-то все и дело. Фраза звучит неуместно, но четырех повторений достаточно, чтобы вспомнить другой контекст, где похожие формулировки кажутся вполне уместными. В контексте Торы «тот, кого любит душа» — это, конечно, Бог. Фразу в Песне можно было услышать как сокращенную форму «первой и великой заповеди»: «И возлюби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими» (Второзаконие 6:5).
Это повторяющееся эхо самого весомого стиха Торы придает смысл сцене, когда женщина срочно ищет возлюбленного души. Далее, тема поиска сама по себе имеет религиозный резонанс. «Ищущий Бога» — это технический термин, обозначающий посещение святилища (Исход 33:7) или обращение к Богу в покаянии. Второзаконие обещает тем, кто находится в изгнании: «И взыщите Господа, Бога вашего, оттуда [изгнания], и вы найдете его, когда будете искать его всем сердцем вашим и всею душою вашей» (Второзаконие 4:29). Песнь «проясняет» это обещание Торы. Она позволяет нам почувствовать, каково это — искать Бога всей душой, и напоминает нам, что, в итоге, Бога нелегко поймать. В заявлении женщины есть с трудом одержанная победа: «Я схватила его и не отпускала».
Соломон соединил «метафору с метафорой», — говорили раввины. Когда Песнь связана с ведущими метафорами Библии, нет ничего плохого в том, чтобы найти в ней отсылки к страстной любви между Израилем и Богом. Ибо пророки регулярно характеризуют отношения Бога с Израилем в терминах ухаживания и брака — наряду с прелюбодеянием, разводом и трудным примирением. То, что Ветхий Завет представляет Бога главным образом как гневного Судью и жестокого Воина, является ложным стереотипом. Хотя эти образы не отрицаются, они более чем уравновешены поразительными изображениями Бога как Любовника или Мужа, влюбленного в Израиль сверх всяких причин или заслуг. Бог не слишком горд, чтобы ужасно горевать из-за неверности Израиля или радоваться его возвращению домой. Эти «недостойные» образы показывают, что Завет Израиля с Богом, как и человеческий брак [11], является юридическим соглашением лишь во вторую очередь. Его главное качество — любовь на самом высоком уровне интенсивности. Конечно, Завет может хорошо работать только в том случае, если любовь сильна с обеих сторон. Повторяющаяся трагедия библейской истории заключается в том, что человеческая любовь и отзывчивость к Богу постоянно ослабевают и терпят неудачу. И «Песнь песней», эта поэма о счастливой любви, достаточно честна, чтобы встретиться с этой проблемой.
В другой сцене женщина лежит в постели и рассказывает о ночном визите своего возлюбленного [12]:
— Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос моего возлюбленного (райяти), который стучится: «отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои — ночною влагою».
И она отвечает:
— Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?
Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него.
(SYNO 5:2-4)
«Мои внутренности сжались из—за него» — это неуместно, но иврит (ме’ай хаму) не отличается деликатностью. Переводчики обычно стараются, чтобы это звучало скорее как типичный язык любви: «мое сокровенное существо тосковало по нему» (NRSV); «мое сердце было взволновано из-за него» (NJPS) [13]. Но слова женщины более элементарны, чем это: ме’ай — это «внутренности, кишки, потроха».
Большинство современных комментаторов видят в этом явную сексуальную отсылку. Один даже идентифицирует вздымающуюся часть женской анатомии как «бульбоспонгиозную мышцу». Мне кажется, эта информация несущественна, даже если точна. Что обычно упускается из виду — факт, что эта фраза является цитатой из пророка Иеремии. Послушайте, как Иеремия представляет Бога, тоскующего по Северному царству Израиль, разрушенному за сто лет до рождения пророка:
«Не дорогой ли у Меня сын Ефрем? не любимое ли дитя?
ибо, как только заговорю о нем, всегда с любовью воспоминаю о нем;
внутренность Моя возмущается за него; умилосержусь над ним, говорит Господь.
Долго ли тебе отворачиваться, отпадшая дочь?
Ибо Господь сотворит на земле нечто новое: жена спасет мужа.
(Иеремия SYNO 31:20, 22)
Этот отрывок нелегко забыть, как только вы его услышите [14]. Многочисленные отголоски редких и запоминающихся слов [15] указывают на то, что автор песни помнит отрывок из Иеремии и ожидает, что ее слушатели запомнят его. И с какой целью? Теперь «женщина» — скажем, Израиль — ощущает такую же всепоглощающую любовь, какую испытывал Бог. Но счастливого конца пока нет. Слишком поздно она встает, чтобы ответить на стук:
Я открылся, я, своей любимой,
но моя любимая отвернулась, ушла. (5:6)
За этой прерванной встречей следует другая сцена поиска. Она не находит его и поэтому рассказывает дочерям Иерусалима:
«Если вы найдете моего любимого — что вам ему сказать?
Что я больна любовью». (5:8)
Эта любовная тоска приобретает остроту и глубину, если мы свяжем ее со стремлением Израиля вернуться к Богу. Это наводит на мысль: на этот раз у нас почти получилось.
Когда комментаторы рассматривают песню исключительно как историю человеческой любви, они редко замечают, что при внимательном прочтении она не является поэмой исполненной любви. Если влюбленные и живут «долго и счастливо», мы никогда об этом не слышим. До самого конца они оба выражают сильную тоску, предвкушение, а не удовлетворение. Показательно, что последнее слово (произнесенное женщиной) указывает на разлуку между влюбленными: «Беги, мой дорогой, и будь подобен газели или молодому оленю в горах благовонных!» (8:14). Вполне возможно, она призывает его покинуть своих товарищей и прийти к ней. Но она также может предостерегать его от бегства (обычное значение еврейского глагола); возможно, сад еще не совсем безопасен для любви. В любом случае Песнь заканчивается тем, что влюбленные не прижимаются друг к другу, а находятся в нерешительности, постоянно в движении — как влюбленные в стихотворении Джона Китса «Ода к греческой вазе» — их любовь «вечно теплая, и ею еще можно наслаждаться». Таким образом, Песнь реалистично изображает состояние молодой любви. Разве это не истинное отражение лучшего, чего мы можем ожидать, от нашей жизни с Богом в этом мире?
Практический мистицизм и Песнь песней
Песнь песней заканчивается стремлением к близости, еще не полностью удовлетворенным. Концовки важны во всех книгах, но библейские авторы в этом особенно талантливы. Очень редко они оставляют все аккуратно завершенным, так чтобы не на что было надеяться или желать. Для них характерно оставить нас в середине какой-либо ситуации, когда еще предстоит долгий путь к цели. Здесь мы можем оказаться в неопределённости, но, тем не менее, нам дано направление, мы настроены на определенный вид усилий в нашей жизни с Богом.
Тот факт, что Песнь заставляет нас жаждать близости, имеет величайшее религиозное значение. Ее отличительный вклад в послание Священного Писания заключается в том, что подлинная близость приводит нас в соприкосновение со священным. Вот почему «Песнь песней» часто читается на свадебных церемониях, даже если участники не подозревают, что она может иметь прямое отношение к Богу. Близость — это средство, с помощью которого освящается человеческая жизнь в этом мире. Ни одно поколение не нуждалось в этом утверждении больше, чем нынешнее. Наш мир стонет под бременем мгновенных контактов и временных отношений, высокой мобильности, обязательств легко принимаемых и легко отменяемых. Слишком много душ отстают в росте, задерживаются в нескончаемом подростковом возрасте. Это верно как в смысле сексуальных отношений, также и в других областях человеческого опыта, на которые указывает Песнь: в религиозном опыте и в отношениях с природой. Хотя наши раны в этих трех областях восходят к Эдему, все же многие согласятся, что сейчас болезнь достигла кризисных масштабов.
Культивирование настоящей близости — с Богом, с другими людьми, с творениями Божиими — является величайшим социальным и духовным вызовом нашего времени. Именно потому, что Песнь обращается к нам на языке тоски, а не удовлетворения, она может помочь нам вырасти и справиться с этим вызовом. Нездоровое стремление — жадность, вожделение — может уничтожить нас и даже нашу планету, как мы сейчас начинаем осознавать. Но в стремлении к шалому (здоровью, целостности, миру, покою), для которого мы были созданы, есть огромная целительная сила. Песнь может направлять нас, потому что она выражает наше глубочайшее желание и стремится направить его на исцеление во всех этих областях.
Я предполагаю, что современным христианам и евреям нужно понимать Песнь так, как ее традиционно понимали и использовали в этих традициях, а именно как мистический текст. В нашей культуре мистицизм, к сожалению, неправильно понимают и оклеветывают как оторванный от реальности: в лучшем случае непрактичный, а в худшем — опасно безответственный. Даже те, кто может восхищаться мистицизмом, часто рассматривают его как особую способность нескольких духовно одаренных людей, почти все из которых жили в Средние века. Но это ошибочное представление, и опасное в свете нашей нынешней ситуации. Мистицизм — это не бегство от реальности, а как раз наоборот. Это молитвенное проникновение в реальность, направляемое как воображением, так и Священными Писаниями, которые в значительной степени обращаются к воображению.
Библейский термин, обозначающий способность к воображению, — «сердце» — то, чем наделен каждый из нас. Таким образом, мистицизм — это не удел кучки избранных. Скорее, это «сердечное знание» о Боге и мире, созданном Богом, которое доступно каждому мыслящему человеку. И поскольку мистическое мышление позволяет нам проникать в реальность глубже, чем мы обычно делаем, это очень практичный навык для человека, церкви или общества, переживающего кризис. Я верю, что «Песнь песней» может помочь нам развить своего рода мистическую восприимчивость, которая приведёт к нашему исцелению во всех сферах.
Во-первых, и это наиболее очевидно, Песнь утверждает ни с чем не сравнимую радость верных сексуальных отношений. Таким образом, ее послание является прямым вызовом увлечению нашего общества постоянной новизной, даже в сексуальных партнерах. Утонченная городская женщина, вышедшая замуж после многих лет «холостяцкого образа жизни», размышляет: «Я никогда не представляла, каким роскошным может быть секс, когда каждый из нас точно знает, что он единственный». Образы на протяжении всей песни подчеркивают пышность сексуальной исключительности: «Я прихожу в свой сад, моя сестра, моя невеста. … Моя голубка, моя идеальная, единственная» (5:1, 6:9). В некоторых социальных условиях обесценивание преданной сексуальности носит буквально эпидемический характер. Например, в городах Северной Америки семьи с одним родителем стали нормой. Афроамериканский пастор использует «Песнь песней» в качестве основного учебного текста для мужчин в своей общине, утверждая: «Для нас это важное евангельское послание: »Заботиться о своей жене — это по-мужски; оказывать ей уважение и доставлять удовольствие — это круто».
На втором уровне прочтения в Песне утверждается, что стремление к близости с Богом является необходимым желанием для здоровой души. Даже обычные прихожане церкви, как правило, не осознают этого желания и, следовательно, не лелеют его. Есть два вида любви к Богу, и оба они благие. Более распространенным видом является благодарная любовь, которую мы испытываем в ответ на наши бесчисленные переживания Божьей милости, щедрости и благословения. Это та любовь, которая побуждает нас бормотать, когда все складывается лучше, чем мы смели надеяться: «Слава Богу!»
Но есть другая любовь, которая еще более драгоценна. Она возникает в нас не из-за чего-то, что Бог сделал для нас, а спонтанно, потому что наши души были созданы для того, чтобы просто радоваться существованию Бога и тому, что Бог с нами. Один великий современный мистик, Рав (раввин) Авраам Исаак Кук учил, что все богатые образы Песни Песней существуют именно ради того, чтобы ярко воплотить в жизнь эту редкую любовь, которая не проистекает из материальных выгод [16]. Песнь показывает нам любовь в ее самой чистой форме. Это единственное место в Библии, где любовь между мужчиной и женщиной прославляется без оглядки на деторождение или другие приземленные преимущества брака. Конечно, в реальном мире любая любовь, включая любовь к Богу, неизбежно связана с осознанием практических выгод. Возможно, именно поэтому Песнь имеет форму сна, без четкой сюжетной линии — несмотря на попытки многочисленных комментаторов придать ей таковую. Слова влюбленных не встроены ни в одно повествование, они, в некотором смысле, «не от мира сего». Песнь показывает нам лишь отдельные моменты чистого желания и восторга в присутствии другого человека.
Что неочевидно и, тем не менее, пронизывает песню насквозь, так это то, как она напоминает об исцеленных отношениях между человечеством и миром природы. Обратите внимание на любопытную особенность: несмотря на все длинные описательные пассажи в стихотворении, мы никогда не получаем четкого представления о том, как выглядят влюбленные. Я легко могу вызвать в воображении образ Елены Троянской и Париса или Тристана и Изольды, но не этой пары. На самом деле, стихотворение даже не побуждает меня представить, как они могли бы выглядеть на самом деле. Описания, подобные этим, препятствуют реалистичной реконструкции:
Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решетку. . . .
Зубы твои — как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними.
(SYNO 2:9; 4:2)
И все же в моем сознании возникает картина не потрясающе выглядящих женщины и мужчины, а пышной земли, наполненной весной:
Возлюбленный мой начал говорить мне:
встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
цветы показались на земле; время пения настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей.
Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле,
побудем в селах; поутру пойдем в виноградники,
посмотрим, распустилась ли виноградная лоза,
раскрылись ли почки,
расцвели ли гранатовые яблони;
там я окажу ласки мои тебе.
(SYNO 2:10-12; 7:12-13)
Тело мужчины или женщины и пышный пейзаж сливаются в нашем воображении; в какой-то момент они становятся взаимозаменяемыми как объекты любви:
Его щеки похожи на гряды специй,
насыщенные ароматом. (5:13)
Твои волосы подобны стаду коз, спускающемуся
с горы Галаад. (4:2)
Ты прекрасна, как Тирца, мой друг,
миловидна, как Иерусалим,
грозна, как города, украшенные знаменами. (6:4)
Конечно, эта «путаница» между любимым человеком и землей странна с нашей западной точки зрения. В одном современном переводе песни на английский язык убрано большинство географических отсылок, так что Песнь выглядит как универсальная любовная поэзия в более традиционном стиле. Единственная проблема с таким подходом заключается в том, что это не очень похоже на «Песнь песней».
Но предположим, что мы серьезно относимся к этой размытой границе между любимым телом и любимой землей и спрашиваем, какую разоблачительную ценность может иметь для нас такой нетрадиционный язык. Если это радикальная, мистическая поэзия, направленная на восстановление интимных отношений, фундаментальных для нашей человечности, тогда мы должны понять, как она обращается к нам в наших собственных кризисных ситуациях. Песнь напоминает о несравненно прекрасной земле, которой является Израиль и даже больше, чем Израиль, — земле, богатой пшеницей и вином, а также экзотическими специями, миррой и ладаном (3:6). Песнь позволяет нам представить, что мы относимся к этой земле с любовью, и я предлагаю два способа, с которыми такое воображение должно наполнять наши молитвы и нашу жизнь.
Во-первых, размышляя о любви к земле Израиля, мы можем углубить наши молитвы о мире во всем мире. Псалмопевец предписывает нам регулярно молиться о мире в Иерусалиме (Псалом 122:6). Безусловно, ни одно поколение христиан не осознавало необходимость этого в большей степени, и ни у кого не было столько болезненных данных, чтобы уточнять свои молитвы. Когда мы их формулируем, важно помнить, что Песнь до самого конца остается стихотворением желания, а не удовлетворения. Поэтому мы можем молиться, чтобы те, кто разделяет Божью любовь к земле Израиля, (особенно евреи и палестинцы, которые там живут), могли любить ее терпеливо, с непоколебимой преданностью, в отсутствие исключительного владения. Думаю, нет более трудного эмоционального подвига для народов сознавать, что они принадлежат этой земле в большей степени, чем она когда-либо сможет принадлежать им. Поэтому эти страдающие влюбленные очень сильно нуждаются в наших молитвах.
Во-вторых, расширив наш взгляд на любимую землю, включив в него всю планету, мы можем осознать, что живем на земле, которая страдает именно от недостатка нашей любви. Может ли быть так, что величайшая ценность Песни для нашего поколения заключается в том, чтобы побудить нас разделить любовь Бога к этой прекрасной земле? В Талмуде сохранилось удивительное изречение: любой, кто относится к Песне легкомысленно, как к простой застольной песенке, «лишается своего места в грядущем мире и принесет в мир зло и поставит под угрозу благополучие всего человечества» [17]. Талмудические раввины жили за столетия до признания глобального экологического кризиса. Тем не менее, они почувствовали, что Песнь способна противостоять порочным представлениям о себе и мире, которые уходят корнями далеко в нашу историю и (как мы теперь видим) привели нас к нынешнему кризису.
Песнь способна изменить нас именно потому, что это стихотворение о любви, а не фрагмент рационалистического дискурса. Возможно — и это единственное, может быть, о чем стоит больше всего молиться, — что мы сможем проникнуться гораздо более глубокой любовью к земле, чем большинство из нас сейчас чувствуют или практикуют. Но если это произойдет, то это случиться не через дискурс политиков, большинство из которых все равно аргументируют обратное, и даже не через предположительно более честные выводы научных комиссий. Как отметил Уэнделл Берри, если экологическое движение не станет чем-то большим, чем общественным делом, то оно, несомненно, будет проиграно [18]. Итак, молитесь, чтобы мы могли достичь в своей личной жизни некоторой степени честности, верности и беззаветной преданности своим самым основным обязанностям. Забота о «саде» — первая из этих обязанностей (Бытие 2:15). Таким образом, глубоко личный стиль выражения в Песне как раз и является ключом к ее духовной ценности. Если мы откроемся этому, такой язык любви потенциально может вызвать в нас радикальную трансформацию, которую Новый Завет называет метанойей, буквально «изменением ума», то есть покаянием.
Перевод подготовила Елена Чистякова
Ссылки и комментарии:
[1] Мишна Ядаим 3.5. Слово кетубим обычно относится к «Писаниям», как заключительному разделу еврейских священных писаний, и я передала его здесь именно так. Некоторые переводят его как «все Священное Писание целиком», но скорее вероятна более узкая система отсчета. Содержание Торы и Пророков было определено очень давно, за столетия до происходящих событий. Раввины спорили только об этом итоговом разделе.
[2] Тосефта, Синедрион 12.10.
[3] См. Marvin Pope, The Song of Songs, Anchor Bible (Garden City: Doubleday, 1972), 336-341.
[4] Еврейский термин «помощник» (‘эзер) не подразумевает подчинения, как это делает английский термин «helper». На самом деле верно обратное; тот, кого чаще всего называют «помощником», — это Бог (см. Исход 18:4, Второзаконие 33:7, псалом 70:6).
[5] Эту строчку также можно перевести как «Я принадлежу моей любимой, а моя любимая принадлежит мне».
[6] Мы понятия не имеем, кто был поэтом, создавшим «Песнь песней» — женщина или мужчина. Я использую местоимение женского рода, чтобы подчеркнуть значимость женского голоса в стихотворении, хотя это вполне может быть творческий вымысел мужчины. В любом случае, авторство Соломона (1:1) не может быть исторически точным. Лингвистические данные свидетельствуют о том, что «Песнь песней» — одна из последних книг еврейской Библии, датируемая четвертым или третьим веком до н.э., примерно через шесть столетий после Соломона. Более того, Соломон, муж многих жен, является объектом заключительной шутки поэмы (8:12). Суть ее такова: пусть у Соломона будут его тысячи женщин. Наш любовник предпочел бы иметь только одну, «ту самую, единственную» (6:9).
[7] Здесь я имею в виду такие стихотворения Элиота, как «Пустошь», «Пепельная среда» и «Четыре квартета».
[8] Песнь песней Рабба, изд. Самсон Дунский (Тель-Авив: Девир, 1980), 5.
[9] Смотрите Бытие 2:15: «И взял Господь Бог человека и поселил его в Эдемском саду, чтобы возделывать его и хранить его».
[10] Для более полного изучения этих связей смотрите мои богословские комментарии: Proverbs, Ecclesiastes, and The Song of Songs, Westminster Bible Commentary (Louisville: Westminster/John Knox Press, 2000).
[11] Библейская традиция также обозначает брак словом «завет» (см. Малахия 2:14).
[12] В той мере, в какой Песнь символически говорит об отношениях между Богом и Израилем, именно женщина, по-видимому, представляет Израиль. Это не означает, что каждое высказывание женщины может быть прочитано как обращение к Богу, и не все, сказанное женщине, может быть услышано как обращение к Израилю. Песнь не является последовательной аллегорией, такой как «Путешествие пилигрима» Джона Буньяна. Скорее, это стихотворение-мечта, которое проскальзывает между различными уровнями смысла и иногда действует на нескольких уровнях одновременно.
[13] Перевод из The New Jewish Publication Society Tanakh (Philadelphia: Jewish Publication Society, 1985), hereafter NJPS.
[14] Этот отрывок занимает важное место в еврейской праздничной литургии, что говорит о том, что он уже давно признан центральным текстом для познания Бога Израиля.
[15] Редкий глагольный корень (het-mem-qof), переведенный здесь как «отворачиваться», встречается только в этих двух отрывках во всей Библии.
[16] Из «Олат Реах», еврейского комментария рабби Кука к Сидуру (еврейскому молитвеннику).
[17] Тосефта, Синедрион 12.10, сравните Санхедрин 101а (курсив мой).
[18] Уэнделл Берри. Непрерывная гармония: очерки культуры и сельского хозяйства (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1972), 72 (перефразировано).
