Сердце встарь дарило руку. Теперь в гербах лишь руки, не сердца
Эти две строчки взяты мной из трагедии У. Шекспира «Отелло» (Акт III, сцена 4, перевод М. Лозинского). С одной стороны, они отражают один из главных конфликтов трагедии: столкновение благородного, чистого душой мавра Отелло – генерала на службе у Венецианской республики – и верхушки спесивой венецианской аристократии. Наблюдая за этим конфликтом, можно сделать выводы о том, что есть истинная аристократия, каковы ее идеалы, увидеть отступления от этих идеалов, в частности, понять, откуда берется ревность, поразмышлять над символами герба, сердца и руки. С другой стороны, я узрела в этих строчках интересный для нашей аудитории религиозный смысл, над которым мне также хотелось бы порассуждать вместе с Вами. И, наконец, трагедии Шекспира, действие которых разворачивается в Венеции, а именно «Отелло» и «Венецианский купец», представляют для меня особый личный интерес, так как волею судеб я как раз проживаю в регионе Венето в Италии. Но мне захотелось найти в пьесе и русский след.
Известно, что в основу трагедии Шекспира была положена итальянская новелла Джиральди (Чинтио) «Венецианский мавр» из его сборника «Сто рассказов» (1566). Ежегодно более полумиллиона поклонников Шекспира устремляются в Верону, чтобы увидеть знаменитый балкон Джульетты (а также дом Ромео). А известно ли вам, что в Венеции по адресу: Кампо дей Кармини, 2615 находится дом Отелло или, скорее, его прототипа, давшего начало фамилии Моро (т.е. Мавр)?
Венецианская республика активно пользовалась услугами иностранных наемников и не жалела ни жалованья, ни дворцов для талантливых военачальников.
При прочтении трагедии у меня постоянно возникали аналогии с А.С. Пушкиным (в его предке, знаменитом полководце Ганнибале, также текла берберская кровь), Н.Н. Гончаровой и событиями в России первой половины 19-го века. Такое ощущение, что в мире все возвращается на круги своя, и на подмостках жизни разыгрываются одни и те же спектакли с различными вариациями. Так, события в пьесе Шекспира разворачиваются в период военных действий 1571 года. Это время, когда Венецианская республика сражается с Турцией за контроль над Кипром. Пушкин был современником русско-турецкой войны 1828-1829 гг. и участвовал в нескольких столкновениях с турками в районе крепости Арзрум. Потом на другом поле битвы после двухлетней осады он взял турецкую крепость Карс (так Пушкин называл Наталью Николаевну – «чистейшей прелести чистейший образец», позднее ставшую украшением Северной Венеции).
Таким же прелестным творением Божиим, кротким агнцем, аристократкой не только по рождению, но и по духу представляется мне Дездемона. Возлюбленная Отелло принадлежит к высшему венецианскому обществу – она дочь сенатора Брабанцио. Воспитанная отцом в строгости, Дездемона воплощает в себе все христианские добродетели. Она чиста, добра, скромна, сострадательна. «Ты — высший образ, созданный природой», — говорит о возлюбленной Отелло. А лейтенант Кассио отзывается о Дездемоне как о девице, которая:
Превыше всех подобий и похвал;
Она парит над шумом славословий
И в ткани мира блещет, украшая
Создавшего…
Кстати, в Венеции есть и дом Дездемоны, совсем недалеко от площади Сан Марко. Им любил любоваться А.П. Чехов, сидя напротив на ступеньках церкви Санта Мариа делла Салюте. Впоследствии он опишет его в «Рассказе неизвестного человека»:
«Я любил сидеть на солнышке, слушать гондольера, не понимать и по целым часам смотреть на домик, где, говорят, жила Дездемона, — наивный, грустный домик с девственным выражением, лёгкий, как кружево, до того лёгкий, что, кажется, его можно сдвинуть с места одною рукой».
Воздушность, грусть либо даже «печать страдания» современники отмечали и в Н.Н. Гончаровой. «…несправедливо иные звали ее “кружевная душа”, тогда как она была красавица не только лицом, а и всем существом своим», — писал Петр Бартенев. Многие боготворили Наталью Николаевну, в любви к жене Пушкин подозревал даже самого императора Николая I. Отелло тоже удивлен, почему Дездемона выбрала именно его: «О, в мире нет создания прелестней! Она могла бы возлежать рядом с императором и повелевать ему!»
Непонимание возникает и у «цивилизованного» венецианского общества, в которое внезапно без пышного местного герба вторгается дикарь, «толстогубый мавр» с вензелями на голове, который не только успешно сражается с турками, но и одерживает победу над сердцем самой прекрасной венецианки! Отелло полагает, что можно стать частью венецианской аристократии не благодаря своему гербу (хотя жизнь его и «исходит от царственных мужей» из берберских племен), но благодаря своим личным качествам – таланту полководца, доблести, силе, храбрости, справедливости, благородству. Он ищет пропуск в это общество, представляющееся ему идеальным.
«Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду;
и говорит ему: «друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде?». Он же молчал…»
(Мф: 22, 11-12)
Примкнуть к аристократии можно по рождению, по заслугам, на правах брака. Отелло вполне мог сделать ставку и на то, что, породнившись со знатным венецианцем, он из «белой вороны» в венецианском высшем обществе превратится в «своего». Будучи опытным стратегом, Отелло берет в жены Дездемону тайно, не спрашивая согласия на брак ее отца, вероятно понимая, что скорее всего получит отказ из-за своего цвета кожи, и вот уже заветные брачные одежды на нем! Поначалу Отелло уверен, что несмотря на свою внешнюю черноту достоин белоснежной Дездемоны. Хотя Брабанцио явно думал иначе. Сенатор с удовольствием принимал у себя Отелло и слушал истории о его приключениях, но когда дело коснулось его дочери, Отелло оказался недостаточно хорош. Яго и Родриго доносят Брабанцио, что его дочь «прегрешила тяжко, Связав свой долг, судьбу, красу и ум С бродячим иноземцем»;«Вашу дочь покроет берберийский жеребец; ваши внуки будут ржать на вас; у вас окажутся кузены-рысаки и родственники-иноходцы». Это же позорное клеймо на фамильном гербе!
Брабанцио убеждён, что Отелло обманом заставил Дездемону выйти за себя замуж, «околдовал ее». Кстати, Отелло дарит Дездемоне платок, который впоследствии станет главной уликой ее «измены», и лишь перед самым убийством рассказывает его историю:
Его когда-то матери моей
Дала одна цыганка, чародейка,
Умевшая читать чужие мысли
Сказав ей, что, пока платок при ней,
Отец мой будет полностью покорен
Ее любви».
Действительно, по словам Эмилии, жены Яго:
«То был от Мавра первый ей подарок.
Мой шалый муж сто раз меня просил
Украсть его; но ей так мил залог,
Врученный как святыня, что она
Не расстается с ним, его целует
И говорит с ним.»
«Не сотвори себе кумира Из невеликих мелочей», — пел уже в наше время Ю. Визбор. Также о вреде гаданий и ворожбы предупреждал в поэме «Светлана» и современник Пушкина В.А. Жуковский. Вопреки совету старшего друга Александр Сергеевич в 1818 году посетил в Петербурге модную в свете провидицу Александру Киркгоф и услышал, что ему «уготованы великая судьба и мировая слава», а умрет он в 37 лет от рук «белого человека», или «белой лошади», или «белой головы».
Убежденный в том, что дело нечисто, Брабанцио с сочувствующими ему людьми идет в облаву на «свирепого тигра». Ведь «если мы не примем мер охраны, То власть возьмут рабы и басурманы».
Коварный Яго предлагает Отелло бежать, но тот отвечает:
Нет. Мне нельзя скрываться.
Мои дела, мой сан, мой ясный дух
Им возвестят, кто я.
Как видим, Отелло еще вполне уверен в себе, в своем титуле и правах и в паре с Дездемоной весьма красноречиво как Пушкин («она меня за муки полюбила, а я ее – за состраданье к ним») отстаивает свою любовь в суде перед дожем. Вот так сейчас выглядит дворец дожей, где Отелло объяснялся перед дожем и сенаторами:
Да так, что дож встает на сторону влюбленных:
Пусть будет так.
Всем — доброй ночи.
(К Брабанцио)
Дорогой синьор,
Раз доблесть — это светоч благотворный,
То зять ваш — светлый, а никак не черный.
Кстати, и Николай I был очень высокого мнения о «светоче русской поэзии». 8.09.1826 г. после встречи с А.С. Пушкиным, вызванным на ковер из-за дружбы с декабристами, он заметил: «Нынче я говорил с умнейшим человеком в России». И под впечатлением от разговора Николай I попросил: «Присылай все, что напишешь, ко мне; отныне я буду твоим цензором». Впоследствии «пушкинский вопрос» был передан Бенкендорфу, и Пушкина буквально «задушили» царской любовью.
Вот и победа Отелло в суде оказалась непрочной. В минуту опасности сенат посылает его главнокомандующим на Кипр и даже разрешает Дездемоне отправиться вместе с мужем. Но дело Отелло сделала буря: турецкий флот гибнет из-за плохой погоды и Отелло решают отозвать с поста. На решение сената, вероятно, повлияла и безвременная кончина сенатора Брабанцио, не пережившего позора из-за неравного брака дочери. На Кипр посылается Лодовико, который должен сообщить Отелло о решении, принятом венецианской знатью. И видит уже озверевшего человека, избивающего свою жену при всем честном народе, а затем и вовсе происходит жестокое убийство. Во главе армии на Кипре вместо «бродячего иноземца» Отелло поставят человека благородных кровей, а именно лейтенанта Кассио, мнимого пьяницу и героя-любовника, первоначально разжалованного Отелло из-за козней Яго. А иноземец Отелло так и не станет своим среди чужих, и в своем последнем монологе к Лодовико он подчеркнет свою верность Венеции, которая его так и не приняла, и отождествит себя с другим чужаком – с турком-мусульманином:
Причем добавьте в своем письме,
что как-то раз в Алеппо,
Когда турчин в чалме посмел ударить
Венецианца и хулить сенат,
Я этого обрезанного пса,
Схватив за горло, заколол — вот так.
(Закалывает себя.)
А в адрес венецианского общества разочарованный в аристократии Отелло напоследок высказывается так, как будто читал басни Крылова: «Козлы и обезьяны». Идеалы благородства утеряны, обмельчавшие аристократы низводятся Отелло до геральдических животных. Их гербы – это гербы «игрою счастья обиженных родов». Невольно вспоминаются строчки из стихотворения М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта»:
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет, завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
Пушкин также вполне мог бы произнести слова Отелло: «Но, увы мне, стать Мишенью для глумящегося века, Уставившего палец на меня!» Оба они действовали «из чести, не из злобы». Правда, в отличие от Отелло, Пушкин не поднял руку на жену, но сам принес себя в жертву ради любви. Он видел источник зла не в самой супруге, а в порочащих её слухах, которые распространяли его враги и недоброжелатели. И громко заявил о том, что жена его невиновна, бросив перчатку прогнившему свету.
Сам Пушкин считал, что «Отелло не ревнив, он доверчив». Наивное «дитя природы» не рассмотрело в Яго противоречие между видимостью и сущностью. Поговорка «Бог метит шельму» в случае Яго не сработала, и ему долгое время удавалось успешно камуфлироваться:
Богословье ада!
Чтобы внушить чернейший грех, нечистый
Сперва рядится в райские обличья…
Скрывающий свою сущность Яго в пьесе говорит о себе: «Я – не я», как бы противопоставляя себя Богу, открывшему Моисею при неопалимой купине: «Я – это я», т.е. по сути Яго провозглашает себя дьяволом. Яго говорит о себе интересную вещь: «Ведь если я примусь являть наружу в моих поступках внутреннюю сущность, и облик сердца, я в конце концов начну его носить на рукаве, чтоб расклевали галки…». Английское выражение «носить сердце на рукаве» соответствует русскому «душа нараспашку». У человека с душой нараспашку предполагается большое сердце, у Яго же за душой и в руках сердца нет. Вот что говорит он о себе: «Есть другие, Которые, надев личину долга, В сердцах своих пекутся о себе». Сердце на рукаве вызывает ассоциации с погонами, эмблемой, гербом или знаками отличия на форме, с честью и достоинством. «Теперь в гербах лишь руки – не сердца», — это крик Отелло об утрате элитой общества ценных духовных и нравственных ориентиров, о ее деградации.
Личная драма Отелло в большой степени является следствием травли и интриг со стороны высшей венецианской знати с ее «черной кровью». Сам Отелло говорит о себе как о человеке «Не склонном к ревности, но доведенном До исступленья».
Почтенный сенатор Брабанцио:
Проклятый, ты околдовал ее!
Я вопрошаю здравый смысл: возможно ль, —
Когда здесь нет магических цепей, —
Чтоб нежная, красивая девица,
Что, из вражды к замужеству, чуждалась
Богатых баловней своей отчизны,
Покинув дом, на посмеянье людям,
Бежала в черномазые объятья
Страшилища, в котором мерзко все?
Яго:
…Ведь — говоря открыто —
Отвергнуть стольких, с кем ее сближают
Отечество, и внешность, и сословье,
Все то, к чему всегда влечет природу, —
Фу, это пахнет нездоровой волей,
Больным уродством, извращенной мыслью.
Простите, я отнюдь не отношу
Все это лично к ней; хоть есть опасность,
Что вдруг она, вернувшись к здравым чувствам,
Сравнит вас со своими земляками
И, может быть, раскается.
На любовь Отелло и Дездемоны постоянно посягают бездушные, пошлые люди, далекие от высшего идеала. Любовь становится невозможна из-за грязных рук, протянутых без сердца. Отелло и Дездемона живут во враждебном, лукавом мире, в котором гибнут высокие чувства, жизни, репутации. Их любви и успеху завидуют, плетутся умелые интриги, распускаются гнусные сплетни «для утолщенья тощих доказательств».
И вот Отелло начинает терять уверенность в себе и сомневаться в Дездемоне:
Быть может, потому,
Что черен я и нет во мне приятства
Любезников, иль потому, что я
Уже на склоне лет, — хоть и не очень, —
Она ушла. Я брошен. И я должен
Мстить отвращеньем. В том и ужас брака,
Что эти нежные созданья — наши,
А чувства их — чужие.
Шекспир показывает ревность как болезнь, от которой каменеет сердце и которая уничтожает все доброе и человеческое даже в лучшем из людей. Ревность – «чудище с зелеными глазами, Глумящееся над своей добычей». Интересно, что Яго тоже ревнив: он ревнует свою жену Эмилию и к Отелло, и к Кассио. «А ревность их — чудовище, собой же Зачатое, рожденное собой же», — говорит Эмилия. По мнению Шекспира, зло коренится в самой природе человека, прежде всего в его своеволии, гордыне (Отелло) либо эгоизме, себялюбии (Яго). И, конечно, ревность и другое зло – это следствия первородного греха («Нам суждено двурогое проклятье От наших первых дней»). Поддавшись дьявольским наущениям, Отелло деградирует – от прославленного военачальника до низменного раба своих страстей, запятнавшего свои руки и сердце и заслужившего позорное клеймо убийцы.
Отелло снова просит Дездемону дать ему руку, на этот раз, чтобы повести ее не к алтарю, но к распятию:
То признак расточительного сердца:
Горячая и влажная. Здесь нужны
Затворничество, строгий пост, молитвы,
Обряды веры, умерщвленье плоти.
Здесь виден молодой, горячий бес,
Нередко буйный. Добрая рука,
Не жадная.
«Седина в бороду — бес в ребро», — парировал бы Ф.М. Тютчев, поклонник юной Елены Денисьевой.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь её она легла!
В пушкинскую эпоху юных дев тоже нередко выдавали замуж за стариков, которым они потом изменяли по зову плоти. Рука здесь может выступать олицетворением плоти, в то время как сердце является средоточием души, хотя и может от щедрот своих «расточать».
«Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф: 12, 30).
Уж не возомнил ли себя Отелло подобным Богу? Во всяком случае, он считает себя вправе прочесть жене проповедь и назначить ей серьезные исправительные меры. По-видимому, Отелло поставил крест на чистых, искренних отношениях, полагая, что они невозможны, т.к. плоть, греховная натура человека неизбежно побеждают.
Дездемона говорит о своей руке: «Она тебе мое вручила сердце». Сердце здесь – символ любви. Дездемона признается мужу в любви.
Отелло (о руке Дездемоны):
Не злая. Сердце встарь дарило руку.
Теперь в гербах лишь руки, не сердца.
«Встарь»: известно, что раньше на средневековых западноевропейских гравюрах, эмблемах изображалось, как женщина вручала мужчине свое сердце, тем самым обещая любовь, верность, заботу, понимание и поддержку. Рыцарь, делая предложение даме, дарил ей перчатку как залог любви, верности и далее по списку (Отелло использовал платок). Отсюда возникли выражения: «Предлагать руку» либо «Просить руки и сердца». Эти выражения могут быть связаны и с распространенным ранее клятвенным жестом, обозначающим искренность и верность: правую руку клали на грудь слева, где находится сердце. То есть Отелло теперь сомневается в искренности Дездемоны, она для него клятвопреступница.
«Чернейший грех» одерживает победу в сердце Отелло: «Да, пусть она сгниет, и погибнет, и будет проклята сегодня ночью. Потому что ей жить нельзя. Нет, мое сердце обратилось в камень; я ударяю по нему, и руке моей больно.»
Теперь между супругами, между Отелло и Богом – непроницаемая стена. Говорят, что в имени Отелло (Othello) зашифровано слово «ад» (hell).
Как уже говорилось выше, Отелло разочаровался в высшем венецианском обществе, а Дездемона была лучшей его представительницей. Теперь и этот идеал в глазах Отелло погиб. В гербах лишь горячие, влажные руки, не сердца. Раньше любящее сердце дарило руку, а теперь браки в высшем венецианском обществе заключаются не по любви («чувства их чужие»), а исходя из породы, либо ради выгоды, либо ради военных приключений с мужем на Кипре. Ведь в этом высшем свете допускается, что любовь можно купить (Родриго передает деньги и подарки Яго для Дездемоны, которая якобы их принимает; на его гербе вполне может красоваться рука, отсчитывающая дукаты). А вот встарь в дукатах предполагалось наличие сердца и христианской любви: Sit tibi Christe datus, quem tu regis iste ducatus («Это герцогство, коим ты правишь, тебе, Христос, посвящается»). Яго убеждает Родриго, что Дездемона похлопывала Кассио по ладони не из простой любезности. «Распутство, клянусь этой рукой…». Между тем Дездемона не может себе даже и представить, что «есть женщины, которые так низки, чтоб изменять мужьям». А вот жена Яго Эмилия не боится клейма на плече: «… за целый мир — да всякая наставила бы своему супругу рога…» «Мир — вещь большая. Этакий мешок За маленький грешок!»
Хотя та же Эмилия, укравшая платок, позже попытается обелить свою госпожу в глазах Отелло (тем самым в итоге протягивая ей свое сердце): «Ручаюсь вам душой — она честна… Ведь если эта не чиста пред вами, То нет счастливцев: лучшие их жены Черны, как мерзость».
Но «гордое сердце» Отелло уже не слышит и жена попадает под его горячую руку. «Но пусть умрет, не то обманет многих». По словам самого Отелло, он не убивает, он совершает правосудие, жертвоприношение. Дездемона не должна причинить вреда другим. Погиб его высший идеал, а вместе с ним и вера в человека. Вероятно также, что Отелло хочет победить плоть и продолжить любить душу Дездемоны. Может быть, поэтому он так заботится о том, помолилась ли она на ночь? «Умри такою, и тебя я буду, Убив, любить». Может быть, это трагедия о бесконечности любви? Если в лукавом мире брак беспощадно разрушается, не предпочтительнее ли заключить его на небесах? Или это месть за поруганную любовь и за мир, утративший гармонию («Люблю тебя! А если разлюблю, Вернется хаос»)? Может быть и так, что генерал Отелло в своей гордыне представляет себя небесным воином, призванным победить грех. Либо даже берет на себя миссию Бога, творящего суд. «Я плачу, Но это — грозный плач небесной скорби, Которая казнит, любя“. Тем не менее Отелло сам себе дает объективную оценку: «В день Суда твой вид Меня с небес низвергнет в когти бесам».
А что же Дездемона? По словам Яго, эта девушка благодаря своей красоте обладала большими возможностями. Мавр был
…способен
В угоду ей отречься от креста
И всех даров и таинств искупленья.
К ее любви он так душой прикован,
Что ей дано творить и разрушать,
По прихоти своей играя в бога
С его бессильем.
Но Дездемона в отличие от Отелло не принимает начертания антихриста и не пятнает себя грехом. Я полагаю, что именно в образе Дездемоны Шекспир показывает нам подлинный идеал аристократии – аристократизм духа. Дездемона претерпевает все физические и нравственные муки с достоинством и в сердечном сокрушении. Не согрешив, она побеждает грех. Она не защищается от клеветы, не желает клясться, говоря только: «Видит Бог». («Видит Бог, я ни в чем не виновата!», — говорит и Наталья Николаевна перед смертью). Дездемона не бунтует против мужа, более того, перед смертью она передает привет доброму своему синьору. Она не верит, что есть такой человек, который мог бы оклеветать ее. «А если есть, то Бог его прости!» Более того, Дездемона берет на себя вину Отелло, т.е. приносит себя в жертву ради ближнего. И вот эта безвременная смерть молодой, красивой и добродетельной женщины приводит нас к катарсису, как некогда потрясла и очистила нас смерть Христа.
Дездемона – инструмент Божий, рука, протянутая к нашим сердцам. В который раз, через Дездемону, Бог протягивает Свою руку к нашим сердцам и призывает нас выжечь клеймо греха и с любовью протянуть Ему чистое сердце (а не только пустые руки без даров сердца, часто сложенные лишь в просительном жесте), потому что (продолжая геральдическую тематику) герб – это то, что находится у человека за душой и несет на себе печать Бога, составляя его духовные сокровища и истинный аристократизм.
Наталья Нагурская, студентка 3 курса Колледжа «Наследие»
Доклад на Студенческой конференции 27 мая 2025 года
