Исследуйте Писания

Архимандрит Ефрем (Лэш),
(англ. Christopher Lash; 3 декабря 1930, Индия — 15 марта 2016, Лондон, Великобритания) — священнослужитель Фиатирской архиепископии Константинопольского патриархата, архимандрит, известный английский литургист, филолог и переводчик.

Проповедь, прочитанная в Кембриджском университете.

Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне.

Ин 5:39

Христианство есть не религия книги, но религия Слова; Слова, действительно записанного и провозглашенного, но, сверх того, произносимого Богом в вечности и ставшего одним из нас. Оно, как это говорится в стихе из книги Варуха, часто цитируемом Отцами и встречающемся в литургических текстах, “явилось на земле и обреталось между людьми” (см. Вар 3:38). В оригинале эти слова обозначают Премудрость, которая есть “книга заповедей Божиих и закон, пребывающий вовек”. Но Церковь видит в этом пророчестве прообраз Воплощения, Евангелия, и это главное, о чем я бы хотел сегодня говорить. Христианское чтение Писания — это чтение и часто, как в данном случае, перечитывание в вере. Церковь читает Ветхий Завет в свете Нового, а Новый — в свете осмысления тех текстов, которые происходят из ее опыта жизни в Святом Духе. Напомню вам, что Православная Церковь, следуя Отцам, верит, что греческая Септуагинта, включая так называемые апокрифы, богодухновенна. Более того, она в этом не одинока, например, в прошлом веке эту позицию защищал Джон Кэбл, а также доминиканец Пьер Бенуа.
“Один — Бог, возвещаемый Ветхим и Новым Заветом, — пишет преп. Иоанн Дамаскин, — в Троице воспеваемый и прославляемый, так как Господь сказал: «не нарушить Закон пришел Я, но исполнить» (см. Мф 5:17). Ибо Сам Он совершил наше спасение, ради которого открыто все Писание и все таинство. И опять: «исследуйте Писания», ибо «они свидетельствуют о Мне» (Ин 5:39). И так как апостол сказал: «Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последнии дни сии говорил нам в Сыне» (Евр 1:1–2), то поэтому через Духа Святого говорили и закон, пророки, евангелисты и апостолы, и пастыри, и учители”¹.
Все Писание есть слово Божие к человечеству. Если одним из ключей к пониманию христианской духовности является предписание ап. Павла “непрестанно молиться” (см. 1 Фес 5:17), то ключом к пониманию христианской герменевтики является его утверждение о том, что “все Писание богодухновенно и полезно для научения” (2 Тим 3:16)². Здесь использован важный принцип, унаследованный Церковью от синагоги, который Отцы подчеркивают каждый раз: все, что есть в Библии, находится там не случайно. Если, к примеру, Быт 14 дает нам точное число слуг Авраама, то Бог должен иметь для этого причину, и выяснить эту причину — задача христианского или иудейского экзегета. Современные христиане склонны считать скучными и не имеющими отношения к их христианской жизни генеалогии из 3 и 4 кн. Царств или ритуальные детали из кн. Левит, и склонны считать некоторые отрывки оскорбительными для благочестивых ушей. Эта проблема не нова, как мы можем видеть из следующего замечания свт. Иоанна Златоуста: “Я прервал мою беседу не без причины, но потому, что есть такие неотесанные люди, которые, взяв в руки Святую Библию и найдя там перечень дат или список имен, сразу же перескакивают через них и тем, кто упрекает их, говорят: «Но это всего лишь имена! Ничего полезного!». Что это? Бог говорит к тебе, а ты смеешь сказать, что нет ничего полезного в том, что сказано?”³.
Более решительно начинает он проповедь на Ин 4:54: “Как в золотых рудниках опытный в этом деле не оставит без внимания ни малейшей жилы, потому что она может доставить великое богатство, так и в божественных Писаниях не безвредно опускать даже одну черту или йоту, а надобно исследовать все. Все в них сказано Духом Святым и ничего нет излишнего”⁴.
Такого рода замечания могут быть выделены во многих других отрывках из его проповедей. Св. Роман Сладкопевец говорит о том же в кондаке Божией Матери: “нет ничего незна­чительного в Писании”, пишет он, хотя, возможно, он черес­чур оптимистичен, когда продолжает: “ничего непонятного, но все ясное”. Более сорока лет назад преп. Л. С. Торнтон вторил словам свт. Иоанна Златоуста: “ничто в Ветхом Завете не может быть опущено христианским богословом без ущерба”⁵.
До появления библейских исследований, называемых “кри­тическими”, или иногда “научными”, типологическое истолкование Писания было нормой. Как позже писал профессор из Или (неподалеку от Кембриджа — Пер.) Джоффри Лэмп, “пока не произошло это развитие (критицизма — Пер.), единство Библии было фундаментальной предпосылкой, с которой все были согласны. Единая вера связывала авторов Нового Завета с их читателями. Убеждение, которое они все разделяли, состояло в том, что вся Библия говорит прямо о Христе, а что касается Ветхого Завета — в пророчестве, типологии и аллегории”⁶. Кто-то может сказать, основываясь на Лк 24:27 и 44, что это скорее мнение воплотившегося Господа. Я не могу не заметить долю иронии в следующем замечании Джона Кэбла, написанном полтора столетия назад: “Отказ от возвышенной взаимосвязи наших интерпретаций Писания из-за представления о том, что простой человек может спокойно обойтись и без них, оказывается скорее отказом от возвышенных представлений нашего Символа веры, как если бы они подходили только для профессиональных богословов <…> Мы все слишком хорошо знаем ту область учения, к которой в течение последнего столетия тяготели в основном дискуссии критического и исторического характера”⁷.
Это к тому же и основная предпосылка практически всех традиционных выражений христианского благочестия. Как много пар выбирают при венчании тему христианского толкования на 22 Псалом “Царь Любви мой Пастырь есть”. Единственная альтернатива — это, как кажется, разновидность маркионизма с ее утверждением, до сих пор иногда встречаю­щимся в христианских проповедях, что Бог Нового Завета есть Бог любви в отличие от Бога Ветхого Завета. Выделяя типологическое прочтение Писания, я вовсе не собираюсь отрицать легитимность академического изучения Библии, но предполагаю, что другие способы прочтения равноценны, они в равной степени — для христиан, конечно, в большей — должны привлекать наше внимание; возможно, поэзия и проповедь — лучшие двигатели богословия, чем научные доклады. Этот вопрос решается преп. Ефремом Сириным в его комментарии на Четвероевангелие: “Кто, Господи, возможет исчерпать одно из Твоих изречений? Мы оставляем больше того, что берем, подобно жаждущим, пьющим из источника. Ибо слово Господне рядом со многими поучающими наставлениями подает (нам) много размышлений. Господь украсил Свое слово многими цветами, чтобы каждый научался, рассматривая то, что ему угодно. Разные сокровища Он скрыл в Своем слове, дабы каждый из нас где потрудился, там и обогащался. Слово Божие есть древо жизни, всеми своими частями доставляющее тебе благословенный плод, как та скала, которая открылась в пустыне, дабы изо всех своих частей доставить всем людям духовное питие. «Они ели, — говорит, — духовную пищу и пили духовное питие» (см. 1 Кор 10:4)”⁸.
Коль скоро Ветхий Завет во всей своей полноте должен сегодня сохранять свое место в наших церквах как часть Слова, открытого Богом, то правильное использование типологии является одним из главных средств, с помощью которых он будет сохранен. Приблизительно в то время, когда Джоффри Лэмп писал свою диссертацию по типологии, епископ Оксфорда разослал письмо духовенству, напоминая, что лекционарий⁹ не есть лишь антология любимых священником мест Писания. Свт. Иоанн Златоуст, я думаю, согласился бы с этим. Разве не является серьезной богословской проблемой то, что пропускаются вовсе или пишутся в скобках стихи Псалтири или даже целые псалмы, потому что считается, что они создают трудности для современного христианина? Это то, что можно назвать “приготовлением филе”, или разделкой, о чем епископ Солсберийский в своем докладе на Генеральном синоде осторожно отзывается как о “беспомощной материалистической мысли”. Так последние стихи 136 псалма, “На реках вавилонских”, и весь 57 псалом исчезли без следа из нового римского Бревиария¹⁰. Англиканская ASB¹¹, верная via media (лат. ‘сре­динный путь’ — Ред.), печатает их, но в скобках. Недавно этого не избежали и православные в Америке, когда появилась английская версия Псалтири, опускающая названия псалмов на том основании, что они почти непонятны. Отцы не только не одобрили бы этого, но удвоили бы свои усилия в поисках их смысла. Лэмп пишет: “Для очень многих христиан причина читать Исход за богослужением намного серьезнее, чем просто благочестивый образ мыслей”. Он продолжает: “Стоящая перед нами проблема заключается в выяснении способов различения полезных и приводящих к заблуждению форм типологии, мы должны разделить их на те, которые могут быть рационально объяснены и защищены, и на притянутые за уши”¹². Несколькими годами позже профессор Деннис Найнхэм, которого невозможно заподозрить в традиционализме, в своих Кэдберийских лекциях сделал сходное наблюдение. Для церквей Востока по крайней мере одним критерием, дающим типологии право на существование, является ее освящение в живой традиции lex orandi (лат.; букв. ‘закон молитвы’ — Ред.).
Уверен, что сказать это — значит сказать, что такое прочтение Писания в каком-то важном смысле не является частью общественной и миссионерской проповеди Евангелия. Употребление ветхозаветных прообразов как оружия христианской апологетики, как текстов-доказательств, демонстрирующих правоту христианского учения, редко бывает успешным, как это еще во II в. выяснил св. Иустин Философ. Это скорее сокровенное размышление Церкви о слове Божием. Более того, я не верю, в отличие от многих современных критиков типологии, что Отцы сознательно брались “искать” прообразы; скорее, когда они день за днем размышляли над Божиим словом, слышали его, пели его в гимнах и псалмах, эти образы должны были спонтанно появляться в их умах. Как говорит об этом Джон Кэбл, “древние христианские писатели или по традиции, или из-за столь всеобъемлющего чувства, что оно воспринималось ими почти как естественный инстинкт, были уверены, что слово дерево, где бы оно ни встречалось в Ветхом Завете, должно было направлять их мысли к Кресту”¹³.
С другой стороны, Давид Джонс, обсуждая в середине XX в. проблему поэта-христианина, писал: “Если поэт пишет дерево, насколько велика вероятность, что будет упомянуто Древо Креста? Если ответ будет — невелика, то окажется, что допущено обеднение смысла”¹⁴.
Их богословие происходит из молитвы и созерцания, из lectio divina в прежнем смысле¹⁵, которое мы можем перевести как “пережевывание старого”, а не результат того, что Отцы, в частности св. Ефрем Сирин, называют “любопытством” или “пытливым исследованием”. Отцы Церкви, как и многие авторы литургических текстов, знали всю Библию наизусть. Действительно, второй канон последнего собора неразделенной Церкви, II Никейского в 787 г., постановляет, что никто, не зная Псалтири наизусть, не должен быть поставляем во епископы, своего рода канонический экзамен, который добрый друг Православия, High Steward¹⁶ несомненно пройдет summa cum laude¹⁷. Типология произрастает из христианской веры, которая воспринимает весь Ветхий Завет как пророчество, как предзнаменование окончательного явления Христа, воплощенного Слова Божия. Воспользуемся аналогией: главное место в православном храме занимает Святой Престол в центре алтаря. Все остальное — фрески, иконы, клиросы, иконостас, Царские врата, привлекает внимание молящегося и фокусирует его на Святом Алтаре, или Престоле, на котором во время литургии совершается Бескровная Жертва Бога Слова и лежит Святое Евангелие. Но Престол стоит в алтаре, он почти не виден; во время большинства обычных богослужений он не используется вовсе. Аналогично этому, богослужения суточного круга и таинства Церкви достигают кульминации в самой Божественной Литургии, в самом важном таинстве. То же самое касается и Библии: ее центром и фокусом является Евангелие, которое всегда читается в церкви рукоположенным священнослужителем, всегда выслушивается стоя и, как икона Живого Бога Слова, никогда не переплетается кожей, шкурой убитого животного. Все прочие книги, составляющие Священное Писание, или ведут к Евангелию, или проистекают из него, как и вся человеческая история или ведет к воплощению нашего Господа и Спасителя, Иисуса Христа, или проистекает из него. Если позволите, я бы хотел проиллюстрировать все эти общие замечания на особом примере.
В пятницу церкви на Западе и на Востоке праздновали праздник, который на Западе называется “Представление Господа нашего в Храм”, или “Очищение нашей Владычицы”¹⁸, а на Востоке — “Сретение Господне”. В докладе Литургической комиссии Англиканской церкви, представленном на Генеральном синоде минувшим июлем, содержится предложение возвести этот день в ранг главного праздника, то есть такого, на который, согласно канону В 14, в соборах и на приходах должна совершаться Евхаристия. Хотя православному христианину позволительно удивиться тому, что этот праздник (давайте с этим согласимся) превзойдет Благовещение, собственно праздник Воплощения, тем не менее он не может не радоваться, что двунадесятому с точки зрения Восточной Церкви празднику будет придано большее значение.
Как нам увидеть это Сретение Господа, эту нечаянную встречу Христа, нашего Спасителя? На одном уровне мы видим обычную иудейскую семью, приносящую своего первенца в Храм для посвящения Богу в соответствии с законом Моисея (Исх 13:2; 22:29). Но через молитву и пророчество Симеона и Анны мы понимаем, что этот ребенок — давно ожидаемый Мессия, что Он — исполнение древнего завета, обетования света и спасения Израилю и народам. Все это становится понятно с точки зрения иудея, с которой ап. Лука описывает это событие, но поэты Церкви, “исследуя Писания” и Ветхого и Нового Заветов, приходят к более глубокому пониманию сокровенного смысла этой встречи. Большая часть текстов была написана между серединой VI и серединой VIII столетия, после Халкидона, определившего православное учение о двух природах во Христе, и в самый разгар битвы с иконоборчеством, до II Никейского собора, восстановившего христианское по­читание святых икон. В самом деле, один из этих писателей, патриарх Герман, был смещен императором-иконоборцем Львом III. В их сочинениях акцент делается на утверждении Халкидона о том, что воплотившийся Господь есть воистину Бог и воистину человек, что этот ребенок сорока дней от роду есть никто иной как Бог, Который превыше времени, что этот Младенец, ныне подзаконный, есть никто иной как Бог, давший Закон на Синае. Один из текстов для вечерни свт. Гермогена ярко выражает эту мысль: “Приими, Симеоне, Егоже под мраком Моисей законополагающа провиде в Синае (см. Исх 20:21), Младенца бывша, закону повинующася: Сей есть законом глаголавый, Сей есть во пророцех реченный: воплотивыйся нас ради и спасый человека, Тому поклонимся”.
Или еще из гимна, составленного также для вечерни Анатолием Студитом: “Ветхий Деньми (см. Дан 7:13)¹⁹, Иже закон древле в Синае дав Моисею, днесь Младенец видится, и по закону, яко закона Творец, закон исполняя, во храм приносится и старцу дается”.
Встречающееся здесь упоминание Христа как Ветхого Днями отражает перевод Септуагинты Дан 7:13: “Сын Человечес­кий был представлен как Ветхий Днями, и те, кто стояли рядом с Ним, были представлены с Ним”, не так, как в арамейском: “дошел до Ветхого Днями и был подведен к Нему”. В прекрасном стихе гомилии преп. Ефрема Сирина “О старце Симеоне”, датируемой, возможно, пятым или шестым веком, мы находим ту же идею: “Старец склонился перед Младенцем и свое много лет носимое свидетельство принес Младенцу, что поистине Он есть Ветхий Днями, о Ком свидетельствует Давид «Ты, Дитя, существовал с начала»”²⁰.
Но если этот Младенец — Ветхий Днями, Бог, Которого Моисей видел на Синае “в мраке и вихре”, тогда для Симеона должно быть ужасающим держать Его на руках, ибо Он Тот, Кого Исайя видел на Престоле превознесенном, и края ризы Его наполняли Храм. Это отождествление делается совершенно ясно в некоторых богослужебных текстах Сретения, из которых лучше всего песнь из канона св. Косьмы:
“Яко виде Исаия образно на Престоле превознесена²¹ Бога, от ангел славы дориносима, о окаянный, вопияше аз: провидех бо воплощаема Бога, Света Невечерня, и миром владычест­вующа²².
Разумев божественный старец проявленную древле пророку славу, руками Слово зря Матерними держимо: о радуйся, вопияше, Чистая, яко Престол бо держиши Бога, Света Невечерняго, и миром владычествующа.
Поклонься старец и стопам Божественне прикоснувся Неискусобрачная и Богоматере: огонь²³, рече, носиши Чистая, Младенца боюся объяти Бога, Света Невечерняго, и миром владычествующа.
Очищается Исаия от серафима угль приемь, старец вопияше Богоматери: Ты якоже клещами руками просвещаеши мя, подавше егоже носиши, Света Невечерняго, и миром владычествующа”²⁴.
Но здесь есть парадокс, так как движение изменено. Исайя, войдя в Храм, увидел Бога, посмотрев в сторону Святая Святых, и серафим взял горящий уголь от алтаря и направился к нему. Здесь же Симеон, в литургических текстах упоминаемый как священник, выходит из Святая Святых и видит Бога не в великолепном храме Соломона, не на высоко вознесенном престоле в царской ризе, но как младенца сорока дней на руках простой молодой женщины из Назарета. Более того, во всех литургических текстах св. Симеон обращается со словами “ныне отпущаеши” к Младенцу, Которого он держит на своих руках. Св. Роман Сладкопевец, например, в своем кондаке празднику говорит следующее: “Когда он сказал это Непостыдной, праведный старец возопил к Младенцу: Отпусти ныне меня, слугу Твоего, с миром, ибо я видел Тебя, Господи (см. Лк 29–30)²⁵. Позволь мне отойти к жизни бесконечной, о Несравненная Жизнь, ибо это обещал Ты мне прежде, чем пришел в мир. Соблюди со мной, Слове, завет, подтвержденный Твоим словом²⁶. Отправь меня, Всесвятый, к Аврааму и патриархам. Позволь мне скоро покинуть погибельное, Едине Возлюбленне человечества”²⁷.
Образ Христа как горящего угля подводит меня к завершению моей речи. Во вступлении я сказал, что христианство есть религия Слова, Которое появилось на земле и жило среди людей. Но Бог Слово делает более того, Он дает вкушать Себя тем, среди кого Он жил. Это высочайшая встреча Господа с Его людьми, и тексты службы Сретения однозначно напоминают нам об этом, потому что на Литургии Причастие дается верным тем, что называется лжицей. Я сказал называется, поскольку греческое слово значит вовсе не “лжица”, но “клещи”, в этом есть связь с видением прор. Исайи. После того как священник причащается из Чаши, ему следует сказать слова серафима к пророку: “Это коснулось уст моих и беззаконие мое удалено от меня и грех мой очищен”. Видение Исайи есть прообраз Причащения, горящий уголь — прообраз Хлеба Жизни, вещества, измененного огнем Божества. Если горящий уголь был дан Исайе руками ангела, то Тело Христово дается верующему руками священника, который, можно сказать, в каком-то смысле получает Его из рук Божией Матери. Мария — Богородица, это она родила Бога. Симеон, по традиции, именуется Богоприимец, ибо это он принял Бога на свои руки. Двойная встреча со Словом, в Писании и в Причастии, отражена в иконографии Царских Врат иконостаса Православной Церкви. В нижней части мы видим четырех евангелистов, записывающих проповедуемое Слово, в верхней части мы видим Благовещение, по-гречески EЩaggelismТj, момент воплощения Слова; все это призвано напоминать нам, что через эти Врата выносятся Евангелие для возглашения Слова Жизни и Чаша с Хлебом и Вином Жизни, во оставление грехов и жизнь вечную.
Я закончу отрывком из того, что, как я уверен, является одной из лучших защит типологической экзегезы Священного Писания, — из 89-го трактата Джона Кэбла, которого я цитировал прежде, и который, на мой взгляд, не был оценен по достоинству, будучи, без всякого сомнения, в тени известности, чтобы не сказать сомнительной славы, творчества своего преемника²⁸.
“Тот, кто смотрит только на букву, может просто порекомендовать беспристрастное и терпеливое исследование; но тот, кто знает заранее, что Личное СЛОВО всюду в слове записанном, нам бы только разглядеть Его, почувствует, как страшно открыть Библию; пост и молитва, смирение покажутся ему более чем естественными способами подчинения плоти духу, когда необходимо стяжание святости, чтобы вместе с Моисеем подойти ближе к мраку, в котором Бог”²⁹.
Перевод с английского К. Михайлова

---

Поделиться ссылкой: