(Слово преподавателя Колледжа «Наследие» Владимира Владимировича Сорокина на закрытии третьего учебного года в Колледже)
Традиция чтения Библии существует уже две тысячи лет, а если говорить о Ветхом Завете, то и более. И всё же вопрос о том, как читать Библию, задаётся и сегодня, несмотря на весь накопленный в этой области опыт и многочисленные комментарии, охватывающие все возможные аспекты истолкования св. Писания. Более того: именно сегодня приходится порой слышать о некотором кризисе, связанном с уменьшением интереса к Библии, который заметно снизился в последние 50-70 лет, причём снижение это заметно, прежде всего, в странах, традиционно называемых христианскими.
Россия не стала исключением: здесь интерес к Библии, вспыхнувший на некоторое (весьма, впрочем, непродолжительное) время в 80-е и 90-е годы прошлого века, сегодня также несколько угас, и российское общество в этом отношении, по-видимому, мало отличается от западного. Между тем, этого кризиса следовало ожидать, т.к. он связан с тем подходом к св. Писанию, который в Западной Европе начал формироваться ещё в эпоху позднего Средневековья, в пору расцвета традиционной схоластической философии и выросших на её основе теологических систем. Суть его была во многом связана со спецификой того, что ещё сравнительно недавно в богословских кругах было принято называть «библейским богословием». И в Средние века, и в Новое время под ним на теологических факультетах европейских университетов подразумевались, прежде всего, основанные на подборке соответствующих библейских цитат системы аргументации, которые должны были обосновать ту или иную теологическую схему, основанную, как правило, на иных, не библейских собственно, а спекулятивных основаниях. Библейский текст сам по себе исследователей св. Писания интересовал редко; возможно, это было связано с тем, что он, в силу ряда особенностей, вообще чрезвычайно сложно поддаётся какой бы то ни было формализации.
Библия — книга не богословская и не философская, она создавалась тогда, когда ни философии, ни теологии как форм познания реальности ещё не существовало. К тому же, авторы библейских книг и не ставили себе целью создание некой универсальной (или вообще какой бы то ни было) философской или теологической системы. Им важно было, прежде всего, передать полученное ими от Бога откровение, а для этого философские и богословские схемы подходят менее всего, т.к. такой опыт по определению почти невозможно формализовать. Именно поэтому библейские книги с точки зрения жанра менее всего напоминают тексты религиозно-философского характера, даже такого типа, который уже существовал во время их создания. Но, с другой стороны, при желании в Библии можно подобрать набор цитат, позволяющих подкрепить самые разные богословские системы и концепции, если только не учитывать при этом контекст и не рассматривать Библию как целостное произведение.
Надо заметить, что такому подходу немало способствовала библеистика конца XIX — начала XX в., т.к. внимание исследователей в это время было сосредоточено, прежде всего, на происхождении и истории формирования отдельных библейских книг или составляющих их частей, а композиция Библии в целом или отдельных входящих в неё сборников отходила при этом на второй план. Следствием такого «богословски-утилитарного» отношения к св. Писанию стало утилитарное к нему отношение и в других аспектах, породившее целую серию теорий и концепций под общим условным собирательным названием «Библия о…». Нередко такие теории объясняли ценность Библии с точки зрения её полезности для обоснования неких иных теорий или ценностей, которые их авторам представлялись несомненно истинными или полезными. Вряд ли стоит сейчас спорить с теми, кто эти теории или ценности выдвигал и защищал; речь идёт лишь о том, что для них, так же, как и для многих теологов Средневековья и Нового времени, Библия была не целью, а средством — пусть даже иногда средством для достижения высоких и благих целей.
Между тем, библейские авторы предполагали совершенно иное отношение к библейскому тексту. Хорошим тому примером может служить Псалом 119 (118), где Закон (Тора), т.е. св. Писание, становится объектом созерцания и источником целого ряда переживаний, очевидно связанных с духовным опытом читающего. Перед нами, как видно, пример отношения к св. Писанию как к чему-то самоценному, к тому, что никак не должно быть средством для чего бы то ни было. И такое отношение неудивительно, если иметь в виду, что автором псалма чтение св. Писания, очевидно, переживается как форма богообщения, по глубине и значимости вполне соотносимая с такими его формами, как храмовое богослужение и молитва.
Более того: само чтение для него становится своего рода молитвой, а воспринимаемый текст становится почти тем же, чем становилось для библейских пророков услышанное ими от Бога в момент откровения слово. Так для читающего св. Писание чтение становится молитвой, а читаемый текст — теофанией. Здесь, конечно, уже не может быть речи о каком бы то ни было утилитарном подходе, о том, чтобы использовать Библию для чего бы то ни было, кроме собственно богообщения.
Конечно, память об этом сохранила и Церковь, и Синагога, учитывая место, которое традиционно отводится ими св. Писанию при богослужении; но приходится признать, что христианская теология, а во многом и практика христианской жизни, ушли сегодня от этой нормы достаточно далеко. При этом необходимо учитывать, что речь не идёт об отказе от комментариев и интерпретаций, как пытались иногда делать христиане, стремившиеся вернуться к традиционному, т.е. самоценному восприятию св. Писания. Ведь молитвенное чтение, как и всякая молитва, всегда уникально и неповторимо, так что один и тот же текст, прочитанный разными людьми или даже одним и тем же человеком в разное время, будет восприниматься всякий раз по-новому.
Это тем более неизбежно, если помнить, что всякий текст представляет собой, в основе своей, систему смыслов, созданную автором и облечённую им в слова (или выраженную другим образно-символическим рядом). Такую систему смыслов невозможно просто скопировать, как мы обычно копируем переписываемый текст, её можно лишь воссоздать заново, и это происходит всякий раз при чтении текста. Любое чтение какого бы то ни было текста оказывается в этом отношении диалогом читателя (зрителя, слушателя) с автором текста.
В случае же св. Писания диалог расширяется: ведь в нём (если речь идёт о молитвенном чтении) участвует не только автор читаемого текста, но и Тот, Кто этого автора вдохновлял, открывая ему то, что он записал на языке, понятном человеку. Образно-символический ряд здесь создаётся человеком, как и во всяком другом тексте, но смыслы, лежащие в его основе, открыты Богом.
Однако воссоздать систему смыслов в точности такой, какой создал её автор, практически невозможно, даже тогда, когда автором её является человек, и потому чтение текста непременно оказывается также и его интерпретацией, независимо от того, осознаёт ли читающий этот факт, или нет. Различие лишь в том, что в случае осознания его интерпретация также становится осознанной, в ином же случае она происходит бессознательно, но думать, что кто бы то ни было из читающих может воспринять текст в точности так, как он был создан автором, было бы ошибкой. И если интерпретация и смысловое расширение неизбежно даже тогда, когда автором текста является человек, то тем более неизбежно оно тогда, когда за автором-человеком стоит вдохновляющий его Бог. Поэтому всякое молитвенное чтение св. Писания естественным образом перетекает в его истолкование, без которого невозможен диалог читающего с Богом; а без такого диалога и само чтение теряет свой смысл, т.к. текст без него перестаёт быть теофанией, а чтение — молитвой.
— See more at: http://old.nasledie-college.ru/pisanie-i-istolkovanie#sthash.efWjViAT.dpuf
