Получив прощение, мы тоже призваны прощать (из комментария на 8 главу)

(Жан Ванье. Войти в тайну. Иисус в Евангелии от Иоанна)

 

Мы совсем как те фарисеи и книжники,

которые судят и осуждают эту женщину.

Важно, что их Иисус тоже не осуждает.

Более того, Он призывает их быть не зрителями и обвинителями,

а увидеть собственный грех, увидеть истинную суть вещей

и осознать, что они делают и кто они сами.

Иисус говорит им:

«Кто из вас без греха, первый брось на нее камень».

Это слова доверия, света, единства и мира.

Только вера может противостоять силе,

если человек находится в положении слабого.

Наверно, после этих слов Иисуса надолго воцарилась тишина,

и это были мгновения благодати и истины.

Наверно, в душу фарисеев и книжников проник свет,

и с ними что-то стало происходить.

Увидев собственный грех и собственную потребность в прощении,

некоторые, наверно, встали на путь внутреннего освобождения.

Они не стали настаивать, чтобы грешницу побили камнями,

нестали обвинять Иисуса,

а ушли, один за другим.

Суд окончился, женщина свободна.

Когда мы судим или осуждаем кого-то –

то не потому ли,

что не готовы признаться в собственной слабости

и простить самих себя?

Мы проецируем на других людей то, что отказываемся видеть в себе.

Мы обвиняем, судим и осуждаем их,

потому что в этот момент подсознательно судим самих себя.

Осуждая других людей, мы судим самих себя.

Мы с трудом признаем, что причиняем людям зло,

что мы эгоисты.

Мы преступаем закон и делаем, что хотим, пока нас не схватят за руку.

Мы оправдываем себя и свои действия.

 

Иисус призывает нас встретиться с реальностью,

не судить и не осуждать,

а признать, что мы эгоистичны и замкнуты в самих себе,

не способны сопереживать и любить, как могли бы на самом деле.

Он призывает нас простить себя и просить прощения

за все то зло, которое мы причинили,

за все дела любви и правды, которых не совершили,

заравнодушие к тем, кто слаб и беззащитен.

Когда мы поймем, что Бог прощает нас,

то и сами научимся прощать.

Когда мы научимся по-новому, глубже пребывать в Боге,

мы откроем свое настоящее «я», свою истинную сущность,

и наше «я» перестанет скрываться и выйдет наружу.

Мы будем любить других людей, как их любит Бог.

Если Бог прощает нас со всей нашей грязью и хаосом,

то и мы можем прощать людей с их грязью и хаосом.

Стены, разделяющие нас, начнут рушиться.

Но прощение - это великая борьба.

Мы по-прежнему можем испытывать гнев или жажду мести.

Нам нужны новые силы от Бога,

которые сделают нас способными прощать

и стать миротворцами.

 

Все Евангелие Иисуса заключено в словах:

 

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.

 

Но прощение не ограничивается одним поступком –

например, подойти к человеку, который причинил нам зло,

и обнять его.

Прощение - это процесс.

Переход от ненависти к приятию и любви — это долгий путь.

Мы можем возрастать в прощении,

даже если нам нанесена очень глубокая рана.

 

Несколько лет назад в Руанде мне довелось встретить одну женщину.

Семьдесят пять человек ее родственников были убиты.

«В моем сердце столько ненависти, - сказала она, -

а все говорят о примирении».

Я спросил, хочет ли она убить тех, кто убил ее родных.

«Нет, - сказала она, - убитых и так слишком много».

Я сказал: «А знаешь, что первый шаг на пути к прощению –

это отказ от мести? - Ты на пути прощения».

 

Я слышал о женщине, которая оказалась в тюрьме

по ложному свидетельству одного человека.

Она не знала об Иисусе,

но к ней в тюрьму регулярно ходила одна монахиня.

Однажды она встретила Иисуса и узнала евангельскую весть.

Это было для нее откровением.

Монахиня спросила, не думает ли она простить лжесвидетеля.

«Нет, он причинил мне слишком много зла, - ответила она. –

Но я молюсь каждый день,

чтобы он избавился от зла, которое в нем».

Второй шаг на пути прощения - это молиться за тех,

кто сознательно или неосознанно причинил нам зло.

 

Следующий шаг - понять, что представляет собой человек,

который причинил нам зло.

Как он стал таким? Какие страхи его терзают? Откуда они?

Наверное, этот человек тоже когда-то был глубоко ранен.

Постепенно мы начнем понимать его.

 

Иисус пришел освободить нас

силою Духа Святого,

чтобы мы шаг за шагом шли по пути прощения.

Он открывает нам такой взгляд на человека,

под которым цепи насилия падают

и стены разделения разрушаются

и где мы свободны любить так,

как нас возлюбил Бог.

 

Вот как пишет о прощении романист Виктор Гюго:

 

Бог - это гигантский благоухающий сосуд,

всегда умывающий ноги Своим созданиям;

Он источает благоухание каждой порой Своего бытия

и отдает Себя в любви без остатка.

Прощение - это Его дело.

 

Прощение лежит в основе всех отношений между людьми,

это квинтэссенция любви.

Прощать - значит любить людей такими, какие они есть,

открывать их красоту,

скрытую за стенами, которые они воздвигли вокруг своего сердца.

Прощение - новая сила, которую дает Бог.

Прощение - это путь мира.

Папа Иоанн Павел II писал:

«Нет мира без справедливости и нет справедливости без прощения».

—                 Вы какого года, Александр Иванович? О, я вам в сыновья гожусь! — говорит отец Николай, возвышаясь надо мной отвесным утесом. В нем два метра роста и метр поперек. Но, несмотря на тучность, он быстр в движениях. Облачает в боксерские перчатки сына, себя и ловко подставляет бока под его комариные удары. «Сдаюсь! Сдаюсь!» — кричит он, запыхавшись, и плюхается на диван.

—                 Надо бы бегать начать, а то я совсем обегемотился. Но прихожане мои испугаются, разбегутся от бегающего батюшки, — улыбается он. — Степенство и благолепие, по их мнению, — враг спортивным упражнениям. Это пасторы там всякие и ксендзы катаются на велосипедах, а для нас, православных, сие есть кощунство.

Книжные полки в его кабинете пленили меня с первого взгляда. Рядом с «Добротопюбием» и Святыми отцами соседствуют Федотов, Бердяев, Марцинковский, Александр Мень.

—                Я все книги Александра Меня прочитал, ничего антиправославного в них не нахожу. Как, между прочим, и наш владыка или моя матушка Елена. А им доверять можно.

Четырехглавый нарядный собор, в котором отец Николай служит настоятелем, воздвигнут в конце XVII столетия во славу примирения России с Польшей. Воздвигнут на холме, на месте бывшего языческого капища. Именно о таком храме пишет Александр Мень в книге, посвященной богослужению восточной церкви: «...многоглавые соборы XVI — XVII веков с их галереями, приделами, нарядной изукрашенностью. Здесь, как и в готике, идея соборности, единства мироздания была воплощена в праздничной декоративности, вынесенной наружу».

Настоятель подстать этому красавцу — оба величественны и доступны.

Рядом с собором помещался женский монастырь, разоренный в 1937 году. Монахинь увезли в лес... Оставшихся в живых бросили в тюрьму. А одну взял в жены бывший пастух — начальник губчека. Каждый день сек ее кнутом — недолго она прожила под его ласками.

Давно нет стен монастыря, а остатки забора вокруг храма сползли в глубокий овраг. Место это красивое, привлекательное — особенно для парочек по ночам. Сторож гоняет их, как мартовских кошек, — скамеек им в парке мало, нужно обязательно на паперти разложиться?

Выходит иногда на ночной дозор и сам батюшка. Он не из робкого десятка. Порядок старается держать во всем. В храме из деревянных копилок вдруг стали пропадать деньги. Доступ в пустой храм имели только два человека. Вычислить жулика было нетрудно. Им оказался плотник, запойный пьяница, дважды судимый. «Пришлось его немножко поколотить», — смущенно признается отец Николай.

Предки его — купцы, торговавшие на Волге, — имели свои магазины во многих городах. Советская власть род пресекла. Мальчик воспитывался у бабушки. Она и приохотила его к церкви.

Зато матушка Елена унаследовала старинную, на триста лет ветвящуюся со стороны отца и матери священническую фамилию. Ровность характера, невозмутимость на грани бесстрастия достались ей по наследству. «Да — да, нет — нет» — вот ее исчерпывающие ответы по телефону, которые могут показаться безучастными. На самом же деле это форма смиренного доброжелательства, обусловленная порою просто недостатком времени. На ней все домашнее хозяйство — и огород, и скотина, и стирка; двое детишек и кухня. Ведет она его несуетно и экономно. Я хотел с ней расплатиться за какую-то мелочь: то ли за молоко, то ли за автобусные талоны. «Что вы, что вы, нехорошо мелкие деньги отдавать», — отказалась она.

В отце Николае энергия бурлит с вулканической силой. Недаром же он поставлен благочинным. Владыка бросает его в самые ненадежные приходы епархии. И он своей расторопностью, миролюбием, авторитетом латает их, как прорванный бредень. На его счету два отреставрированных храма и один построенный с нуля.

По-хозяйски, не потеряв ни крошки, он распорядился гуманитарной помощью, полученной от американцев. Немедленно раскидал по приходам, а часть оставил в соборе на общие трапезы, на агапы. По воскресеньям собирается катехизаторская группа — будет чем ее подкормить, кроме Слова Божия.

Дома его застанешь редко. В этот раз он решил проведать дальний приход, заодно подбросить «помощь» — мешок риса и шесть банок растительного масла. Старухи наверняка нуждаются в той деревеньке, в пяти километрах от которой стоит храм Николая Чудотворца. Отец иеромонах Феофил отслужит обедню, рюкзак на плечо и — по монастырям до следующего воскресенья, а то и праздника. Большой любитель по монастырям ездить. Деревенька до недавнего времени была знаменита целительницей Агафьей. Сама больная с детства, с постели не сходила, а людей вылечивала. Водичку раздавала по капелькам, а вот Евангелие читать запрещала. В народе ее считают святой. Паломники шли и зимой и летом к ее кроватке, как теперь к могиле... А к Феофилу кто ж пойдет, раз он такой непоседливый.

Двери его дома открыты. Ни души. Открыт и курятник. И там пусто. И только в сарае мы нашли Стаса. Стас живет летом при церкви, вроде сторожа. А на зиму перебирается в город, к отцу Николаю в собор. Стас — редкостный звонарь. Нигде не учился, а звоны знает превосходно. Его звон ни с чьим не спутаешь.

—                 Но он блаженный, у него что-то с головой, — сказал отец Николай и громко постукал себя по темени. — Мать, когда его родила, шибко гуляла, водила мужиков, а его запирала на балконе, чтобы не мешал. Вот он с тех пор, говорят, и тронулся.

Тишина... Рядом погост, где похоронен священник, умученный от большевиков. Еле приметная лесная дорога. И все это — деревянный храм с висячим замком, отворенный настежь дом священника, железные ограды вокруг могил (зачем здесь ограды?) и сами могилы — все увито высокой спутанной травой. Как будто гигантский паук поработал в этом уголке России и затянул его глухим разнотравьем.

—                 Стас, отопри нам храм, — попросил отец Николай, желая показать мне хорошо сохранившуюся живопись.

—                 У меня ключей нет, — тихо молвил Стас.

—                 Нехорошо, что тебе ключи батюшка не оставляет. А случись пожар, загорится внутри?

Стас промолчал.

Мы пошли к реке. Ничего не оставалось как искупаться, перекусить и — в обратный путь, который не близок. А вечером отец Николай хотел навестить дом престарелых.

—                 Что сначала, купаемся или едим? — спросил я.

—                 Едим! — утвердил батюшка, как будто заранее принял решение.

—                 С тяжелыми животами в воду лезть....

—                 Да откуда им быть тяжелыми! Два помидора и шесть яиц на четверых, — обозначил отец Николай наши запасы, которые на самом деле были значительно богаче. Потешно смотреть, "как он забрасывает себе в рот крутые яйца, будто семечки.

В приземистый «уазик» батюшка втискивается с трудом. Живот его лежит на коленях, как пуховая перина, — вздрагивает и переваливается от дорожных толчков. И все же в его богатырском облике нет ничего лишнего. При могучем расходе энергии надобно как следует заправляться. Матушка ставит перед ним после ужина литровую кружку кипяченого молока, и он всыпает в нее полпачки растворимого какао.

—                 Матушка, есть давай! — командует он. А пообедав, предупреждает, чтобы далеко не расходились: «Сейчас чайку попьем». Гора белого и черного хлеба тает на столе рядом с ним, как снег на припеке.

На обратном пути мы остановились накосить свежего клевера корове — заказ матушки Елены. Пока отец Николай махал косой и прошел три рядка, я у дороги в березняке насобирал ведро крепеньких белых.

Благочинный давно выпрашивал у архиерея священника для дома престарелых, наконец-то был послан в эту обитель скорбей отец Иосаф, монах преклонных лет, недавно рукоположенный в священники, а до того служивший протодиаконом в Почаевском монастыре.

К приходу священника отец Николай оборудовал небольшую домовую церковь в первом этаже дома престарелых. В вестибюле у входа останавливает отца Николая старушка, прикованная к коляске:

—                 Это правда, батюшка, что церква будет на втором этаже? Мы все калеки — на первом. А на втором те, что побойчее. Как же ж мы залезем по лестнице? Нас и поднять- то некому.

Отец Николай на ее вопрос не ответил, нахмурился и словно туча двинулся по коридору.

Отца Иосафа мы нашли на втором этаже возле большой палаты, откуда выносили последние вещички бывшие ее обитательницы. Он не ожидал вечернего визита, полагал к утру управиться.

—                 Да, — обиженно заявил он, — церковь будет здесь. И перечислил причины, почему так решил.

—                Над первым этажом есть второй, комната, а в ней бабы голые ходят. Дальше: рядом телевизор. А не положено рядом с церковью быть телевизору! Дальше: алтарь повернут не на Восток. Когда-то еще во дворе храм построят — так и служить не по правилу? Дальше: туалет напротив. А наверху ничего этого нет и воздух почище. Один раз в неделю старухи на второй этаж доберутся.

—                 Этому не быть! — рявкнул отец Николай. — Вы кому приехали служить, людям или себе?

—                 А не быть, значит, и меня здесь не будет. Возьму свой чемоданчик и дальше пойду,

—   смиренно заключил отец иеромонах.

Дом престарелых зашевелился, как муравейник. Событие всех переполошило. Самые проворные поползли на второй этаж. Переговаривались.

—                 А мы уже кровати на себе выносили...

—                Батюшка сказал, нельзя, чтобы жили над церковью.

—                Наш-то по сто двадцать человек причащал за воскресенье...

—                 Хорошо бы здесь священнику быть... Кому ж нам поисповедаться, случись что?..

Отец Николай не сказал больше ни слова и решительно зашагал прочь. За ним, едва поспевая, следовали плотники и медперсонал.

Надо было уладить экономическую сторону, объясниться с директором. Директор, покладистый человек, тоже был смущен поведением нового батюшки, который в первый же день выставил условия: обить дерматином дверь в его комнате, купить парчи красной и синей два куска, в постные дни готовить ему отдельную пищу, и псаломщицу — завтра же! — оформить медсестрой.

Отец Николай грустно покачал головой: — Куда ж девать такого благочестивого! За штат еще рано. Бог с ним. Присосется где- нибудь...

И действительно, отца иеромонаха приютил сначала Новоспасский монастырь. Не там — стройка. Там надо землю рыть и кирпичи таскать. Там игумен непредсказуемый человек. В прошлом году запил на Крестопоклонной неделе, не просыхал до Страстной, и Пасху пришлось отменить в монастыре. Там благочестивым не место. Отец Иосаф съехал на третий день, подался, говорят, в соседнюю епархию.

Холм, на котором стоит собор, — самое высокое место в городе. Внизу разбежался и кое-где захватил черные огороды весенний паводок Стыни. Мальчишки жгут прошлогодние листья, возятся у воды, с ними собака. По песчаному склону бодро поднимается молодой человек. Явно горожанин: кроссовки, ассирийская борода, очки. Идет уверенно, как к себе домой. Позже выяснилось: он служит алтарником и живет при соборе. Частенько наезжает в Москву за книгами. Многие из тех, что, я видел, стоят на полках отца Николая, привезены из Москвы.

Имя его — Яша Хвольсон. Он уроженец южного курортного города. Но давно уехал оттуда. Теперь вот зацепился здесь — не знает, надолго ли...

С детства он понял, что будет священником, стал прислуживать в храме, петь на клиросе. И вскоре безошибочно знал службу. А знать Библию и церковную историю ему что называется, и сам Бог велел. Но епископ отказал в рукоположении Яше Хвольсону. А священнику, который рекомендовал его, давая безупречную характеристику, ответил кратко: «Не связывайся с евреями». Тогда Яша уехал подальше от родного города, оставив стареньких родителей, и поступил в духовную семинарию. Экзамены сдал блестяще. Ему уже показали койку в общежитии, его спальное место с 1 сентября. Но земля слухами полнится, и в родных его палестинах узнали о поступлении. К попечителю семинарии, к архиерею, последовал телефонный звонок. После чего попечитель приказал вернуть документы Яше Хвольсону. Увы, это был 92-й год. Уполномоченные по делам религий уже не имели никаких полномочий. Балом в церкви уже правили не они. Сбитый с ног вероломством владык, молодой человек подался и отсюда в поисках места при храме, где бы он мог приложить свои силы — отдать их Богу и людям. Но теперь запало сомнение: нужны ли кому его силы? Те студенты-семинаристы, его ровесники, с которыми он познакомился в общежитии, уже давно заняли свои места на приходах — настоятели, игумены, кандидаты на епископскую кафедру... А его носит, как сорванный лист, теперь прибился здесь, у этой насыпи, — кто знает, надолго ли...

Православный священник-еврей в нашей церкви — как бородавка на носу. Уж если появилась, свести любыми способами — хоть скальпелем, хоть топором. А еще лучше: появления не допустить. Попечитель семинарии известный либерал. Но если и он испугался телефонного звонка коллеги-антисемита, чего ждать от других владык, генеалогия которых начинается с пробы советского розлива.

Однако рядовой священник не испугался, хотя Яша все ему рассказал. Отец Николай оценил его возможности и поставил руководить катехизаторской группой, то есть готовить тех, кто сможет работать с людьми, просвещая их перед крещением. Яшу поселили за столярной мастерской. В его каморке много книг, раскладушка, но нет стола — некуда поставить — и нет электричества.

Да, по всему видать, отец Николай — незаурядный священник. Не потому, что он умаляет свое величие — никуда не деться от такой внешности, — а потому, что не чувствует себя начальником. Он такой же двужильный труженик, как и вся его малоимущая паства, зажатая перманентным российским беззаконием. Священника от мирянина отличает единственное — степень ответственности. За близость к алтарю Бог взыскивает со священства неизмеримо строже, чем с нашего брата-мирянина. Лишь непонимание заставляет видеть в священнике господина, форменного начальника. Что подкрепляется и ритуальной стороной: целованием руки, беспрестанным испрашиванием благословения и, главное, тем скованным, якобы смиренным состоянием, в котором оказывается церковный человек, не понимающий толком, что в церкви происходит. Непонимание порождает страхи. Смирение, которое зачастую паче гордости, не отодрать от ритуального православия.

Совсем иная картина в американской православной церкви или в польской — в других не бывал. Обрядовая сторона там мало чем отличается от нашей, отличается положение священника: в нем отсутствует кастовое превосходство. Странным образом русское православие смыкается с обрядовой стороной ветхозаветной церкви, многие служители которой при жизни Христа походили на служителей жреческого сословия.

Чем это объяснить? Византийским наследием? Или социальной прострацией, когда на месте правового сознания зияет привычная брешь? Или нашим особым благоговением перед материей, плотью, землей?.. (Недаром поймались на материализме.) Почитание творения как дела рук Божиих?.. Пушкин мимолетно выразил это состояние: «Благоговея богомольно перед святыней красоты». Но чего больше в этом обожении мира — языческого раболепия или бескорыстного восторга? Где кончается идолопоклонство и начинается благоговение?

Отец Николай рассказывает, что в Великую субботу его осаждают прихожанки — тащат платки, чулки, даже исподнее, требуют положить «под плащаничку». Верят, что освященные на Пасху вещи снимают боль: ножную, головную и всякую прочую...

Вот и рассуди. А ведь престол так же причастен к Чаше с плотью и кровью Христа, как и рука священника, почему мы ее и целуем. То же и священник: войдя в алтарь, прикладывается к престолу. У кого же вера, а у кого суеверие? У того, наверное, кто, отдавая дань Святыне, взамен ничего не просит, в том числе и физического исцеления. Тогда как понимать чудо с кровоточивой женщиной, которая верила, что если только прикоснется к краю Его одежды?..

Я позволю себе маленькое отступление в историю, в то время, когда складывался европейский эпос, повествующий о рыцарстве, об эпохе, .которая, по утверждению Бердяева, прошла мимо России. Тем более что с отцом Николаем можно обсуждать конфессиональные проблемы с любых исторических и географических точек — он не заподозрит в предубеждении.

За круглым столом короля Артура на праздник Пятидесятницы и на Пасху собирались не просто самые доблестные рыцари, но и самые великодушные, самые справедливые. (Кстати, понятие «круглого стола» — оттуда.)

Некоторым из них на пути великих подвигов как видение являлась Чаша Грааля, осиянная святой кровью, которая пребывает в ней. По преданию, эта Чаша стояла когда-то на столе Тайной вечери. Иосиф Аримафейский, пришедший на Голгофу, собрал в эту Чашу кровь Иисуса Христа. И теперь Чаша открывается самым доблестным, самым чистым. Преклонение перед кровью Христа сопряжено с рыцарством, с нравственной прививкой. Школа рыцарства прививала достоинство, отмеченное Божественным присутствием.

Рыцарские подвиги имели под собой моральную основу, сформулированную в римском праве. И только тот, кто до конца оставался верен правовым основам, удостаивался Божественного откровения.

Сначала право, потом — откровение; сначала закон, потом—Благая весть. Скажу больше: сначала дороги, проложенные Римом сквозь всю Европу, а потом— шагающие по ним вестники Слова Божия. Ни дорог, ни права в России нет по сю пору.

Европа веками приучена благоговеть перед Евхаристической чашей, образ которой угадывается в Чаше Грааля. Современные католики, участвующие в адорации, — прямые потомки тех рыцарей. В католическом храме дарохранительница с телом Христа бывает всегда доступна — взгляду, созерцанию, для размышления перед ней. Это ведь тоже поклонение плоти, пронизанной Божественным духом. Отец Николай не сдерживает улыбки:

—                Я всегда говорил, что у нас много общего с католиками. Не зря мы считаемся церквами-сестрами. За семьдесят лет, конечно, многое изменилось, многие христианские и просто добрые обычаи сползли в овраг, как наш забор вокруг храма. У нас тоже были чаша — с водой — и хлеб. Хлеб и вода — символы жизни. Они ставились на поминках в знак памяти о покойнике. А сегодня возле портрета покойника — рюмка с водкой: бессознательное выражение нашего духовного состояния, нашей символики жизни. Вокруг очень некруглого стола.

Но и вокруг очень некруглого стола теплится надежда... Может быть, опомнится Россия и с концом света Провидение повременит? Ведь сколько добротного материала отпущено на этого верного пастыря помимо решительного голоса и широкого жеста.

В городе он заметная фигура. Так или иначе, но с ним считаются. Политические, общественные течения бурлят водоворотами в сегодняшнем паводке, подтопившем не только черные огороды.

Заявляются коммунисты:

—                 Зачем я вам нужен? — говорит священник. — Вы же отрицаете Христа. Ваша вера глубоко противна христианской.

Представители от коммунистов обещают:

—               Но мы хороших священников трогать не будем. Нацисты высказались прямо:

—                 Для элиты у нас будет православие, а для простого народа — язычество.

—                 Приходили и язычники, но несли такую околесицу, что передать их бред невозможно, — добродушно заключает отец Николай.

Но все отметились. Все. Возле церкви... У знаменитого собора, как пробегающие мимо собаки у телеграфного столба.

Ирина Логвинова

Вера - понятие универсальное, объединяющее различные объекты. Это может быть вера в Бога, в социальную справедливость, в идеал (эстетический, например), в чудесное и т. п.

Все романтики были верующими людьми - они верили в Бога, в революционные и демократические идеи (русский романтизм, декабристы), в высокие нравственные идеалы, в могущество человеческого духа и т.п. И недаром французская революция была так вдохновенно воспринята именно теми, кого впоследствии назовут романтиками. Они нашли в себе силы и отвагу изменить мир, изменить направление развития искусства, литературы, науки.

Вера романтиков, если можно так выразиться, универсальна. Для них Бог - это не только конкретная личность (Бог-Отец или Бог-Сын), а понятие, в котором слиты идеал, природа, универсальная человеческая личность. Такой взгляд идет от универсализма романтиков, ориентирующихся на универсализм эпохи Возрождения и античные представления о природе и человеке. Романтики поставили важнейшие проблемы эстетики, над которыми продолжают работать последующие поколения. Это универсализм как стремление искусства к охвату разнообразных и различных явлений в их взаимосвязи - идея универсальной прогрессивной поэзии (Ф. Шлегель), синтетическая природа искусства (смешение жанров и эстетических категорий), принцип историзма, народности, романтическая ирония, положение о преобразующей роли искусства (оно впервые было сформулировано А. Шлегелем в 1798 г. в рецензии на поэму И.-В. Гёте «Герман и Доротея»). Романтики размышляли о формировании новых жанров (фрагмента, драмы для чтения, романтической комедии, лирического цикла, психологической повести, лирической и драматической поэмы и др.), выдвинули концепцию мировой литературы (одновременно с И.-В. Гёте её разрабатывали Фр. и А. Шлегели).

Заслуга романтиков и в утверждении преобразующей роли искусства, о чем справедливо писал А. С. Дмитриев^[1]. Главное назначение романтической поэзии теоретики романтизма видели в универсальном охвате действительности. Причем, преобразующая роль искусства идет от личности творца, поэта.

Истинно романтическая личность - это Поэт. Романтики видели в нем наиболее совершенное выражение творческой личности.

Поэт, по словам Новалиса, всеведущ, являет собой вселенную. Ф. Шлегель считает, что не только поэт, но каждый образованный человек должен стремиться к универсальному взгляду на мир, т.е. «уметь настроиться по желанию философски или филологически, критически или поэтически, исторически или риторически, на античный или современный лад, совершенно произвольно, подобно тому как настраивают инструмент, в любое время и на любой тон»^[2].

Поэту подвластны чужие культуры и эпохи, и все средства для выражения своих эмоций и мыслей. Он создает, по Ф. Шлегелю, универсальную прогрессивную поэзию, призванную объединять все явления бытия, разные жанры, а также поэзию с философией и риторикой. Романтическая поэзия основывается на идее синтеза, претендует на показ универсальной картины мира. Новалис по этому поводу рассуждал так: «Все законченное выражает не только себя самоё, оно выражает и весь сродный мир»^[3]. В каждом фрагменте действительности отражена, по мысли романтиков, целостная картина мира. Вместе с тем в нем выражена идея незавершенности и даже принципиальной незавершимости мироздания. Представление о творческом акте как выражении незавершенности и вечных метаморфоз мира, принципиальный отказ от жестких дефиниций, стремление видеть любое явление, любое понятие как развивающееся и становящееся, - являются важнейшими положениями романтической эстетики. Н.Я. Берковский отметил, что романтики не признавали точности и завершенности как фальшивых по сути понятий. Жизнь никогда не бывает завершена, а вещи - «весьма относительные точки покоя, временные узлы постоянного движения, пауза ради отдыха и нового собирания сил»^[4]. Недосказанность, незавершенность предоставляет свободу творческой фантазии читателя.

Романтическая личность - универсальный человек.

Романтическую личность можно охарактеризовать по следующим параметрам:

1.     Это личность деятельная. Вспомним хотя бы Новалиса. За свою короткую жизнь он изучил юридическую науку, горное дело. Деятельный характер

2.      Это целостная личность, универсальная, откликающаяся на гармонию мироздания, гармоничная личность. Можно сравнить с гармонией человека во время молитвы. Универсальная личность воплощает полноту и целостность жизни. Это личность, живущая полноценной жизнью, т.е. свободная и в гармонии с собой. Любой верующий, ощущая себя ребенком Великого Отца, также живет полноценной

жизнью, в общении в Богом и созданным им миром. Для него - радость жить на Земле, чудесно сотворенной Богом для него и для таких же людей, как он.

3.      Романтическая личность не терпит унижения других людей. Она встает на их защиту. Таковы многие герои, например, А.С. Пушкина, А. Грина, А. Дюма, Ф. Купера, В. Скотта, Г. Байрона и др.

4.      Романтическая личность способна к глубокой и беззаветной любви.

5.      Это личность увлеченная.

А теперь обратимся к характеристике личности верующего человека. Для верующего человека образцом, идеалом выступает Иисус Христос. При этом Христос - романтическая личность. Он принял смерть на кресте, пострадал за грехи всего человечества. И сама христианская религия романтична в своей основе, в отличие от иудаизма, который более прагматичен. Романтическое христианство разрушает догмы старой религии, ее каноны, чтобы освободить человечество и показать ему путь к спасению, то есть к духовной свободе. Духовная же свобода означает знание личности о том, что Христос уже искупил ее грехи и Бог всегда готов простить раскаявшегося преступника.

Портрет верующего человека можно воссоздать по Новому Завету.

1.     Верующий - человек, безоговорочно подчиняющийся заветам Бога.

2.      Верующий противостоит искушениям дьявола.

3.      Это человек деятельный, потому что он постоянно работает над собой, совершенствуя свой дух и постигая заповеди Бога.

4.      Это человек кроткий, прощающий своих врагов, молящийся за них.

5.      Это человек милосердный.

6.      Это человек, который ищет Царства Божия и правды его.

7.      Это человек бесстрашный.

Как видно из приведенных характеристик, у верующего и романтической личности много общего. Поэтому мы считаем, что верующего человека можно называть истинно романтической личностью.

Имя А.И.Солженицына не нуждается ни в каких представлениях. Значение этого человека в истории нашей страны огромно, а его наследие, без сомнения, будет осмысляться еще многие годы. Думается, особенно справедливо это в отношении церковной стороны деятельности писателя, которая пока только начинает изучаться[1].

Любой эпизод с участием столь масштабной личности может стать событием, из которого стоит извлекать уроки. Ниже предлагается попытка осмысления одного из таких эпизодов не столь давней истории, связанного с ситуацией, когда писатель активно включился в жизни Русской церкви.

Вторая половина 60-х и начало 70-х годов ХХ века - период, ставший для общественной ситуации в СССР достаточно сложным и драматичным временем. С одной стороны, вторжение советских войск в Чехословакию 1968 г. поставило жирную точку в теме «хрущевской оттепели», став отчетливой приметой наступающей политической «зимы». С другой стороны, инерция «оттепели» оставалась еще достаточно сильной. Указанный отрезок времени был тем кратковременным периодом советской истории - вплоть до горбачевской перестройки - когда не все боялись публично выразить свою позицию, отличную от официальной. Пожалуй, это было особенно характерно для церковной сферы: с приходом Брежнева кончились известная волна антицерковных гонений 50-х - 60- х; ёрническое обещание предыдущего генсека вскоре показать по телевизору «последнего попа» осталось в прошлом. Это вызывало определенные надежды. И в то же время для публичного выражения своей позиции требовалось огромное мужество: тоталитарный режим оставался вполне «равным самому себе».

В 1965 г. такой мужественный шаг сделали в 1965 г. два священника: Николай Эшлиман и Глеб Якунин. В "Открытом письме" патриарху Алексию I, направленном ему в ноябре 1965 года, они выступили с протестом не только

против беззаконных действий руководителей и уполномоченных Совета по делам религии, грубо нарушающих свое же законодательство, но и против малодушной, cих точки зрения, позиции высшего церковного управления. Они считали, что значительная часть правящего епископата своим добровольным молчанием или лукавым потворством фактически помогла атеистам закрыть храмы, монастыри и духовные школы, ликвидировать церковные общины, утвердить незаконную практику регистраций крестин, уступила им руководство назначениями и переводами священнослужителей. И - были запрещены в служении самой церковной властью.

Приблизительно к этому же времени относятся выступления архиепископа Ермогена (Голубева), заключенного за свои протесты в монастырь, Бориса Талантова, умершего в тюрьме, историка и публициста Анатолия Краснова- Левитина и других.

В этих условиях и набирал силу дар Солженицына - и дар литературный, и дар трибуна-правдоискателя. Активный и открытый поиск правды к тому времени уже ощущался писателем в качестве смысла своей жизни. Везде, где только мог, он считал себя обязанным говорить правду - жизненный принцип, несколько позднее сформулированный им в виде максимы «жить не по лжи». Ярким свидетельством этого стало распространенное им в мае 1967 открытое письмо IV Съезду писателей СССР (известное как «письмо Солженицына о цензуре»). В нем писатель призвал съезд обсудить «нетерпимое дальше угнетение, которому наша литература подвергается со стороны цензуры», обвинил руководство Союза в том, что оно не только ни разу не попыталось защитить своих членов от политических преследований, но и активно участвовало в репрессивных кампаниях, и предложил сформулировать обязанности Союза Писателей по защите своих членов. В качестве примера Солженицын говорил о конфискации своего архива, запрете на публикации и клевете на него с высоких трибун [2].

Подобное свое отношение к жизни распространялось Солженицыным и на церковь. К тому времени он имел совсем небольшой церковный опыт, да и в течение всей жизни по строгим критериям не мог считаться церковным человеком. (Уже сразу после своей кончины он получил от одного из публицистов определение «великого церковного неспециалиста» [3]). Взаимоотношения цельной, самобытной, непреклонной солженицынской натуры и церкви не могли ни с той, ни с другой стороны быть простыми, обходящимися без коллизий. Одну из таких коллизий представляют сложные взаимоотношения Солженицына и о.

Александра Шмемана, тема которых проходит сквозь все его известные, опубликованные в 1985 г. в России дневники [4]. Однако малый церковный опыт и не слишком большое знакомство с тонкостями православного богослужения и богословия не были для Солженицына поводом отказываться от своего правдоискательского кредо в отношении церкви. Он ощущал себя полностью причастным к ее судьбам, позиционируя себя в качестве полноправного члена народа Божьего.

Великим Постом 1972 г. Солженицын пишет знаменитое открытое письмо патриарху Пимену, бывшему тогда предстоятелем Русской православной церкви. Письмо, датирующееся 17 марта, было написано как ответ на рождественское патриаршее послание - обычный официальный церковный текст советского времени, полный кажущихся неизбежными компромиссных формулировок. Однако для Солженицына с его бескомпромиссным правдоискательством эта неизбежность совсем не очевидна. Послание кажется ему неуместно благостным, он не согласен с замалчиванием многих проблем церковной жизни в СССР. Письмо патриарху проникнуто болью и недоумением по поводу того, что церковь в России не выполняет своих простейших призваний. Основная мысль проста: даже и будучи задавленной атеистическим режимом, церковь не должна отказываться от своего свободного, независимого голоса. «Изучение русской истории последних веков убеждает, что вся она потекла бы несравненно человечнее и взаимосогласнее, если бы Церковь не отреклась от своей самостоятельности и народ слушал бы голос ее, сравнимо бы с тем, как, например, в Польше», - пишет Солженицын. В реальности же, считает он, в очередной раз избран путь соглашательства и сервилизма. Причем невиданного масштаба: «Церковь, диктаторски руководимая атеистами, - зрелище, не виданное за два тысячелетия!». Однако эта враждебная мощь атеистического государства, убежден Солженицын, не является препятствием для выполнения Церковью неотъемлемых от нее призваний. Она не является оправданием для лжи, разрушающей церковное тело. Сам дух христианства, напоминает писатель, указывает на путь - жертву. К этому пути он и призывает в письме. Только в жертве, считает он, христианство одерживает победу, как оно одержало ее в свои первые века. Но если тогда христиан бросали львам, сегодня ценой жертвы может быть лишь материальное благополучие.

Письмо в том же году опубликовано на Западе, в «Вестнике РХД» [5]. Легко понять, сколь неоднозначной оказалась реакция на него церковной общественности. Однако интересно, что «водоразделом» в этих оценках стали здесь по преимуществу границы СССР. На Западе, в русских эмигрантских кругах, оно было встречено с почти всеобщим сочувствием. Так, Н.А. Струве считал письмо вполне своевременным и полностью присоединился к пафосу писателя, заявив, что установка раболепства перед государством может быть, и была закономерна в сталинские времена, но в 70-е годы едва ли оправдана [6].

«Пророчество» - так назвал свой короткий отклик на письмо Солженицына патриарху прот. Александр Шмеман. Он в том же 1972 году также присоединился к писателю в обращении к предстоятелю Русской церкви, призвав его услышать этот голос правды [7].

В самом же СССР реакция, по крайней мере, в самых значимых случаях, была совсем иной. Многие мыслящие церковные люди, в их числе выдающиеся священники, встретили письмо с неприятием.

Такой характер размежевания в реакции на солженицынское письмо уже сам по себе ставит нас перед проблемой. Ответ на естественно возникающие вопросы: кто же прав, чего больше принес Русской церкви демарш Солженицына - пользы или вреда - оказался зависим от того, откуда исходил взгляд на него: из России или с Запада. А ведь и там, и здесь на письмо откликались глубочайшие и серьезнейшие люди, по сути, нравственная и интеллектуальная элита своей церковной среды.

Представляется, что ситуация именно такова, что дать ее однозначную оценку крайне затруднительно. Из России и с Запада в самом деле были видны разные, но реальные стороны явления: что-то было лучше видно изнутри, что-то - снаружи. В пользу той и другой оценки имеются веские аргументы.

На традиционном языке церкви, языке библейского богословия, пророчеством, как известно, называется провозглашение воли Божьей. Будучи выражен на этом языке, спор вокруг «великопостного» письма Солженицына, по сути, являлся спором о том, было ли это письмо пророчеством - иными словами, соответствовал ли воле Божьей этот призыв к жертве.

Можно, однако, видеть и другое измерение проблемы: в разговоре о пророчестве в Церкви присутствует не только тема пророчестве, но и тема Церкви. Такой разговор всегда ведется исходя из некоего - явно ли формулируемого или подспудно ощущаемого - представления о сути Церкви, о том, что в Церкви самое главное, самое существенное.

Часто подчеркивают, что Церковь - это единый организм с единой догматикой, экклесиологией, формой богослужебной жизни и т.п. Действительно, в рамках так называемой «видимой» церкви есть «канонизированные» институты и богословские положения, призванные обеспечивать церковное единство. Однако за пределами этой области лежит неотъемлемое от жизни церкви свободное пространство богословствования. Здесь пересекаются, обогащают друг друга, а порой и спорят друг с другом разные взгляды, акценты, мнения, являющиеся плодами личного опыта тех, кто их выражает. Именно здесь можно ощутить, сколь разные люди подчас оказываются призванными в одну церковь. О. Александр Мень, констатируя эту неотъемлемость разномыслия от церковной жизни, так резюмировал одну из своих бесед: «...если бы на моем месте был о. Дмитрий Дудко, он говорил бы о другом; если бы здесь был о. Всеволод Шпиллер, он тоже говорил бы иначе... и так далее. Каждый говорил бы свое. Значит ли это, что я не хочу считать справедливыми их слова, а они - мои? Нет, не значит» [8].

Именно это принципиальное разнообразие акцентов в вопросе о сути Церкви мы видим в реакции выдающихся церковных людей на «великопостное» письмо Солженицына, казалось бы, полностью сошедшихся в непризнании его пророчеством. Эта единая отрицательная оценка меньше всего похожа на дружное, монолитное неприятие. Скорее это спектр мнений и раздумий, отражающих специфику представлений каждого участника спора о Церкви. Этот спектр и высветил своим обращением к патриарху Солженицын, и это разнообразие мнений заставляет задуматься и нас самих: что каждый из нас в Церкви считает главным, что для нас составляет ее суть.

Английская исследовательница советского периода жизни Русской православной церкви Джейн Эллис в своем историческом очерке о церковной жизни в СССР определяет суть спора о Церкви, возникшего в связи с письмом, так: «одни считали, что нужно сохранить Церковь как земную организацию, другие рассматривали Церковь прежде всего как метафизическое тело». [9, с.37]. Последнее, видимо, означает, что те, кто одобрял солженицынский призыв к жертве, рассматривали Церковь в первую очередь в духовном плане, в котором произойдет чудо, если только верить и идти вперед, заботясь не о земной сохранности, а о правде Божьей. Представляется, однако, что это не вполне отражает существо разногласий. К метафизике, как мы увидим далее, апеллировали с обеих сторон, а для самого солженицынского дискурса уход в высокие богословские «эмпиреи» вообще не характерен - Солженицын, как правило, говорил о вещах вполне ощутимых, хотя и глубоких. Поэтому критерии, характеризующие суть спора, нужно искать иные.

Попробуем с этой точки зрения рассмотреть три ставших наиболее известными отклика на «великопостное письмо». Пожалуй, наиболее резкое, шокировавшее многих верующих неприятие и письма, и самого Солженицына выразил прот. Всеволод Шпиллер. (Шокировал даже не столько резкий негативный тон, сколько то, что о. Всеволод не остановился и перед тем, чтобы пространно высказать это негативное отношение как к письму, так и к самому Солженицыну в интервью корреспонденту советского Агентства печати «Новости» (АПН). Ведь само намерение официальной пропаганды взять у известного московского священника это интервью (оно датируется 18 февраля 1974 г.), несомненно, являлось частью антисолженицынской кампании, вскоре закончившейся, как известно, изгнанием писателя за рубеж.) Суть оценки, данной о. Всеволодом, следующая: правдолюбие Солженицына - на самом деле искажение христианского понимания правды. Правда в христианском понимании не отделима от любви. Но именно отсутствие любви, злость и раздражение, по мнению протоиерея, преобладают не только в письме писателя к патриарху, но и в его произведениях, во всей его деятельности [10] .

Слова о. Шпиллера создают явное впечатление того, что само понятие любви для него связано исключительно с уходом от мира в метафизику литургической и «молитвенной жизни», а общественная активность - по определению виновна в безлюбовности и ничего, кроме «злости и раздражения», в основе иметь не может. Лишь недостаток церковности - о.Всеволод всячески подчеркивает недовоцерковленность писателя - может заставить заниматься подобной деятельностью. Не правы те, пишет о. Шпиллер, кто с пренебрежением относится к «уходу в культ», который, как он убежден, и отличает Церковь от всех прочих, «профанных» организаций. Церковь и мир - два принципиально разных пространства. Существует принципиальный и резкий дуализм Церкви и мира. Этого-то дуализма, этой неотмирной сущности Церкви, по мнению о. Всеволода, Солженицын и не понял и «не захотел к ней приблизиться», оставшись ей чужим с его плоским морализмом. Таким образом, считает о. Шпиллер, Солженицыну оказалась недоступна «глубина жизни». Писатель, по его мнению, не понимает того, что любая «политическая материализация» религиозных энергий эти энергии уничтожает.

Все бы ничего, да только все эти благочестивые выкладки по поводу непонятой Солженицыным «эссенциально-сакраментальной природы Церкви» были высказаны через АПН, тому самого профанному миру, причем той его части, что позиционировала себя столь враждебно по отношению к Церкви. Да еще в том самом 1974 г. (интервью датируется 18 февраля этого года) - в году решающего давления властей на писателя, когда тот и был выслан из страны. Возможно - если только исходить из абсолютной искренности о. Всеволода - он настолько всерьез считал Солженицына чуждым Церкви, что отмежеваться от него было для него делом долга. Его интервью было опубликовано в "Информационном бюллетене" ОВЦС, а затем в сильно искаженном виде вошло в книгу, изданную по-английски, с целью дискредитации Солженицына, и многие верующие РПЦ сурово критиковали его за это [9, с.67].

Также в довольно суровом духе - правда, в принципиально иной, совсем не публичной обстановке, высказывался и о письме патриарху, и о самом Солженицыне и другой московский пастырь: архим. Сергий (Савельев). И он склонен выносить свой вердикт: «Солженицын о многих говорит и пишет, но цельного образа христианина он нам не дал. И не случайно. Он и не мог нам дать такой образ, потому что его может дать только тот, душа которого растворяется во Христе. А такого растворения в Солженицыне мы не знаем» [11].

Солженицын, считает о.Сергий, не видит глубины вещей, когда возмущается тем, что ей руководят атеисты. "Церковь, диктаторски руководимая атеистами, — зрелище невиданное за два тысячелетия", - цитирует он письмо писателя. И выносит суждение: «Слова громкие, а правды в них нет». То, что власть открыто атеистична - для церкви, считает о. Сергий, неплохо: куда хуже был скрытый атеизм под маской защиты Церкви. Именно так характеризует он синодальный период обер-прокурорства. Именно этой, главной опасности - скрытого атеизма - и не видит, по его мнению, Солженицын. Ведь ни одна атеистическая власть, как бы она ни гнала и ни давила церковь, не в силах препятствовать личному подвигу жизни по Евангелию. Эту-то возможность Солженицын, считает пастырь, и не использует, предпочитая «скользить по поверхности». Для о. Сергия любой уход от вопроса воплощения Евангелия в личной жизни равнозначен уходу из личностного измерения как такового. «Для Солженицына христианина как личности не существует», - говорит он, потому что его волнует не внутренняя жизнь, не личное следование за Христом, а вещи поверхностные. Его писания о ГУЛаге, о «массах людей» не имеют никакого отношения к следованию за Христом. Его интересуют массовые явления, а о личности, считает о. Сергий, он забыл.

Церковь для о. Сергия (Савельева), таким образом, - это, прежде всего область личного подвига следования за Христом. При этом его видение церковной реальности куда менее благостно-триумфалистично, чем у о. Всеволода Шпиллера. Образа непогрешимой, «эссенциально-сакраментальной» Церкви в его взгляде не видно. Слышится недоверие к власти - не только к советской, но к власти как таковой, включая церковную. «Заправилы», категорично и с горькой иронией говорит он, и здесь всегда в итоге оказываются «этой породы» (имеется в виду «порода» практических атеистов), даже если они «скрыты в рясах, в драгоценных митрах и прочих регалиях». Церковь скорее носит в сердце человек, не ища ни славы, ни влияния, живущий по Евангелию, и Церковь - именно в таких людях и между ними. Этот акцент о. Сергия становится понятен из его жизни: его христианство неразрывно связано с уходом в «далекий путь» от всякой внешней силы, власти, «массы», публичности, борьбы - ради «родной» жизни в малой общине близких, любящих, тесно связанных друг с другом людей, носящих тяготы друг друга.

Отклик на солженицынское письмо о. Сергия Желудкова звучит совсем уж просто. О.Сергий вообще не говорит в привычных для церковной среды терминах богословия и благочестия. Свой главный упрек Солженицыну он формулирует совсем не на основе специфически церковного контекста: «Вы написали весь мир облетевшее обвинение человеку, который заведомо лишен всякой возможности Вам отвечать» [12]. Это нечто лежащее совсем в другом измерении по сравнению со шпиллеровской нарочитой отстраненностью от «внешней» жизни, это что-то совсем общечеловеческое и даже почти детское, вроде «так нечестно». Нечестно подначивать того, у кого вывернуты руки: «а дай-ка ты сдачи!».

Но именно в этом, похоже, о. Сергий и видит суть Церкви: в ней нельзя ни к чему призывать другого, если ответ с его стороны заведомо невозможен. Это, в самом деле, все равно, что бить связанного. Нельзя и призывать к жертве кого бы только ни было, кроме себя самого. Такие отношения в Церкви недопустимы. Это простая и ясная мысль, для которой не требуется никакого богословия. Вообще для о. Сергия, судя по всему, явно не богословие, не выкладки о метафизической природе Церкви и т.д. являются источником образа мысли и действия в реальной ситуации. Важнее всего здесь, похоже, для него живая, адекватная, творческая реакция, духовное чутье, способное подсказать правильный ответ. Солженицыну, убежден о. Сергий, это чутье в данном случае изменило [12].

Здесь стоит вспомнить о специфике самого о. Сергия как церковного мыслителя и деятеля. О. Сергий Желудков был одним из немногих в православной среде людей, которые задавались проблемой: на каком языке говорить с людьми о вопросах веры? В одной из своих бесед о.Александр Мень называет его «русским Бонхёффером» [13, с.189-190]. О.Сергий действительно ставил себе задачу, созвучную тем мыслям, которыми задался незадолго до своей гибели в нацистском застенке немецкий теолог-мученик: в условиях, когда изменился мир, культурный фон и менталитет человека, необходимо найти новый язык для христианства. Для о.Сергия главным вопросом был вопрос о том, как говорить с людьми о христианской вере. В фокусе его заботы были люди вокруг него, современники, ближние. Ради человека, считал он, как и Бонхёффер, должно быть готово измениться христианство - не в сущности Благой Вести, но в формах, в ментально-культурной оболочке.

В православии до сих пор преобладает другой, противоположный взгляд на взаимоотношение человека и традиции - человек должен «смириться», измениться так, чтобы подогнать себя под неизменные, освященные формы, «войти в храм», в незыблемое здание Православия - ведь «все главное, все необходимое и достаточное для нашего спасения уже сказали святые отцы». Поэтому и немудрено, что о. Сергий был маргинальной фигурой в русской церкви. Христианство о. Сергия было непривычно динамичным и диалогичным, готовым изучить язык человека, с которым вступает в диалог - изучить и не постесняться говорить на нем, каким бы чуждым этот язык не казался традиционному благочестию. Таким о. Сергий был не только в мысли, но и в жизни: «В спорах с церковными людьми он пробуждал свободную мысль... с ним можно было не соглашаться, но его диалог был живым, современным, искренним, талантливым», - вспоминал о. Александр Мень. [13, с.192]. Именно о.Сергию как никому другому удавался разговор с атеистами или агностиками - достаточно вспомнить его ставшую известной переписку с физиком Кронидом Любарским.

Коллизия между этой принципиально диалогической позицией о. Сергия Желудкова и бескомпромиссным возвещением правды Божьей А.И.Солженицыным и представляется наиболее интересной в том комплексе вопросов, который рождается в ходе осмысления споров вокруг «великопостного письма». Эта коллизия, думается, выражает важную проблему более общего свойства, суть которой попытаемся раскрыть ниже. Кстати, именно здесь, на этапе обобщения и осмысления происшедших духовных событий, а не в самой непосредственной реакции на них, и просматриваются настоящие суть и назначение богословия. С его помощью происходит обработка нашим сознанием уже пережитого опыта. В сам же момент переживания опыта, в точке «экзистенциального настоящего» мы, если только событие по-настоящему касается нашего существа и мы вполне адекватны, реагируем не с помощью языка терминов, доктрин и символов, а на обычном, родном, живом, «вросшем» в нас языке. У нас же сплошь и рядом богословие «бежит» впереди опыта, на все есть готовая жесткая схема и рецепт, «как надо».

Итак, обобщая проблему, можно сформулировать ее следующим образом. В жизни - не только христианской, но любой всерьез проживаемой жизни - могут существовать две внешне диаметрально противоположные позиции, которые человек занимает по отношению к другим людям. Условно (в первую очередь не по внутренней, мистической сути, которая может быть разной, а именно по характеру отношению к другому человеку) их можно назвать соответственно профетической (или миссионерской, или даже мессианской) и диалогической. В переводе на общепонятный язык первая означает стремление донести до других, утвердить среди них нечто, ощущаемое как исключительно важное, в пределе - волю Самого Бога. Вторая означает прежде всего вслушивание в другого, внимание к нему, желание его понять, когда, в пределе, в момент разговора в мире как бы больше никого нет никого в мире, кроме другого и меня.

Образ пророка чаще всего воспринимается как образ человека, занимающего в чистом виде первую позицию, не взирающего ни на что «слишком человеческое», возвышающегося над ним. Пророк с классической картины весь должен быть бескомпромиссной волей, утверждающей собой волю Божью. Если пророк сомневается, если он готов к изменению свой позиции, то это не пророк. Если пророк останавливается перед другим, то это не пророк. Ведь если послание, транслируемое мной, имеет божественный статус, то нетрудно понять, как страшно любое изменение его в процессе взаимодействия с другими.

Диалогическая позиция характеризуется тем, что человек исходит прежде всего из существования другого. Это, безусловно, не означает отсутствия ощущение собственной призванности к тому или иному. Однако состояние диалога характеризуется тем, что нечто в моей позиции в итоге общения может быть пересмотрено, изменено, если окажется, что так лучше для другого.

Пространство диалога совсем не похоже на мир, в котором мы чаще всего живем, на привычный нам мир объектов, замыслов и планов, где люди - средства, а не цели, Пространство диалога - это не мир Петра I или Бонапарта, не говоря уже о Сталине или Гитлере. Может даже показаться, что мир диалога - это какой- то связанный по рукам и ногам мир, где ничего не может исполниться. Не

случайны, скажем, обвинения в адрес того же Бонхёффера и других богословов, призывающих к необходимой, в их точки зрения, диалогической изменчивости христианства, в капитуляции перед «миром сим». Интересно, что и сам о. Сергий Желудков в своем несогласии с Солженицыным не избежал обвинения (со стороны Феликса Карелина) в неверии в Церковь, в ее неотмирную, метафизическую природу и божественный план относительно нее, делающие Церковь непоколебимой [9, с.37-38]. Карелин, по всей видимости, не понял одного в пафосе о. Сергия: неотмирность Церкви созидается не метафизическими построениями о Боге и Церкви, а «божескими» отношениями между людьми: Бог в этом смысле ближе к нам, чем нам кажется в представлениях о Нем нашего разума^[2].

Мы, однако, верим, что Христос исполнил так много именно Своим умалением, а не громогласным утверждением неких «абсолютных истин». Как верим и в то, что в своих основаниях глубины жизни личностны, и главное в нашей жизни может произойти в «тихом ветре» встречи с другим, а не в «грозе» возглашений высшей воли и Божьих «планов». Как можем верить и надеяться, что целью Бога является вообще не некий заранее определенный Его волей «план» (который означал бы, что для Бога существует нечто более высокое, чем Его любовь к творению), а каждый человек - а, быть может, и каждое творение^[3]. Именно это упование и может быть богословским выражением той веры, что Бог не насилует личность Своей волей, что именно она прежде всего ценна в Его очах, а значит, огромную ценность имеет и диалогическое измерение жизни.

Отсюда становится ясным, что подлинное пророчество всегда диалогично. Профетическая и диалогическая позиции, принципиально различаясь между собой, вовсе не исключают друг друга. Скорее они находятся в отношении взаимодополнения. Без первой, без энергии утверждения идей и замыслов в мире ничего не было бы ни создано, ни достигнуто, волевая устремленность является основой и поиска правды, и воплощения задуманного. Но нетрудно представить, в

какой кошмар превратился бы мир, в котором все во что бы то ни стало, ни с кем не считаясь, утверждали бы свое, свою правду, навязывали бы ее остальным. Или пусть даже и правду божественную, как каждый ее понимает. «Идеальный» фанатик - это именно тот, кто стопроцентно отождествляет Божью волю и истину с содержимым собственной головы. Такой человек самодостаточен, он ощущает себя некой полнотой, для которой другие - только помеха и соблазн, в крайнем случае - лишь «объекты миссии», сознание которых необходимо изменить по собственным лекалам. Именно вследствие такой самозамкнутости людей мир нередко становится войной разных «божественных правд», и остановить эту войну может лишь переориентация сознания с себя и собственных представлений на других.

Сама по себе профетическая интенция человека, таким образом, еще не гарантирует подлинного пророчества, она, в случае замкнутости ее носителя на самого себя превращается в собственную противоположность, в желание переделать все вокруг себя, навязать другим свою волю.

Подобные черты некоторые видели и в Солженицыне - ярком представителе человека профетической интенции. Всю свою жизнь он стремился провозглашать правду, как он ее понимал - и с разным успехом в разных случаях. В случае «Архипелага ГУЛаг» успех ему, безусловно, сопутствовал: мир поверил именно его свидетельству об ужасах советского режима, на которые ранее был склонен закрывать глаза. Однако в других случаях бывало значительно сложнее. Предельная уверенность Солженицына в собственной правоте пугала многих, создавала у них впечатление того, что писатель слышит только самого себя, давала повод для характеристик вроде «православный аятолла» (Александр Янов) или «большевизм наизнанку» (о. Александр Шмеман). Сходными ощущениями, видимо, руководствовался в своей критике Солженицына и о. Сергий Желудков.

Возможно, тенденция ожидать, в соответствии с собственными представлениями (пусть даже и небезосновательными), быстрых изменений от всей церкви и ее предстоятеля, не считаясь с их реальным положением, и обусловила неуспех солженицынского призыва и в рассматриваемом нами эпизоде. Есть свидетельства, что патриарх Пимен, прочитав письмо, лишь с грустной улыбкой предложил писателю «побыть денька два на его месте» [3]. И все-таки язык не поднимется назвать «великопостное» письмо бесплодным. Прав ли в конечном итоге был Солженицын, написав патриарху, или не прав - вне зависимости от ответа на этот вопрос его шаг все же внес свой заметный вклад в

освобождающую струю инакомыслия среди давящей советской атмосферы, стал одной из капель, в итоге продолбивших камень.

Для нас же главный из уроков этой истории, думается, состоит, какой бы банальностью это ни прозвучало, в том, что жизнь сложна. Христианская же жизнь, требующая взгляда из глубины, «с точки зрения вечности», сложна вдвойне. Ситуация, подобная истории с «великопостным письмом», когда сталкиваются чувство собственной правоты и «чувство другого», видимо, в нашем мире неизбывна и может возникнуть перед нами в любой момент. И готовых решений, четко прописанных инструкций здесь нет, есть лишь наша внутренняя готовность или неготовность поступать по совести, живо и творчески. Есть и связь времен, исторический опыт. И только от нас зависит то, станет ли этот опыт для нас источником уроков в школе умения делать правильный выбор, умения поступать здесь и теперь.

ЛИТЕРАТУРА

1. А.Дударев.   Экзорцист русской души: христианское служение А.И.Солженцына. Сибирские огни, 2008, №10. [Электронный ресурс]. Режим доступа http://magazines.russ.ru/sib/2008/10/du7.html
2. А.И.Солженицын. Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей.      [Электронный            ресурс].     Режим                          доступа: http: //solzhenicyn.ru/modules/pages/Pismo_4_sjezdu.html
3. П.Умнов.  Великий церковный неспециалист. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.religare.ru/2_56676.html
4. Прот.   Александр Шмеман. Дневники. 1973-1983. М.: Русский путь, 1985, 728

с.

5. Всероссийскому            патриарху Пимену. Великопостное письмо // Вестник РСХД.- 1972.- №103.- С.145-149 (// Слово.- 1989.- №12.- С.44-45).
6. Н.А.Струве.     Православие и культура. М.: Русский путь, 2000, с.30-31.
7. Прот      Александр Шмеман. Пророчество. //Вестник РСХД, №103, 1972. Опубл. в кн.: Прот. Александр Шмеман. Сборник статей. М.: Русский путь, 2009. С. 781­782.
8. Прот.Александр Мень. Надлежит быть разномыслию. //Мень А. Домашние беседы о Христе и Церкви. М. «Яхтсмен», 1995, 94 с. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.alexandrmen.ru/books/dom_besedy/dom_besedy.html
9. Дж.Эллис. Русская православная церковь. Согласие и инакомыслие. Пер. с англ. Overseas Publications Interchange Ltd., London, 1990.
10. Прот. Всеволод Шпиллер. Интервью АПН. [Электронный ресурс]. Режим доступа:             http://solzhenicyn.ru/modules/pages/Otec_Vsevolod_SHpiller.html
11. Архим.         Сергий (Савельев). Фрагменты о церковной жизни. «Православная община», 2000, №56. Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.sfi.ru/ar.asp? rubr_id=699&art_id=3335
12. Фрагменты письма свящ. Сергия Желудкова А.И.Солженицыну ("Хроника текущих событий", №25, май 1972). [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.memo.ru/history/diss/chr/chr25.htm
13. Прот.   Александр Мень. О себе. М.: Фонд им. прот. Александра Меня, 2007.
14. А.Мацейна. Бог и свобода. Вопросы философии, 2008, №4, с. 125-137.

ПРИЛОЖЕНИЯ

1. Протопресвитер Александр Шмеман

ПРОРОЧЕСТВО*

В Ветхом Завете, в истории древнего богоизбранного народа было удивительное, потрясающее явление: пророки. Странные, ни на что не похожие люди, не принимавшие покоя и самодовольства, лезшие, как говорится, на рожон, говорившие правду, возвещавшие суд Божий над всякой неправдой, слабостью и лицемерием. Потом все эти пророчества были исполнены в одном, последнем, Пророке, Которого — зато, что Он говорил правду, всю правду, всю вечную и небесную правду, — вожди, священники и толпа распяли на кресте.

Потом были мученики, была радость Церкви, провозгласившей этого распятого Пророка Спасителем и Учителем мира. А потом потянулись длинные века так называемой христианской истории. И стало ослабевать пророчество. Сами христиане стали привыкать к спокойной и тихой жизни, к миру со всевозможными земными начальниками и вождями, к достатку и благополучию. Мир стал уходить от Бога,

Вестник РСХД, № 103. Париж, 1972. Отклик на письмо А.И. Солженицына Всероссийскому Латриарху Пимену.

забывать про Христа, служить снова своим земным идолам. Пали одно за другим — и как легко! — христианские царства, христианские общества. Но христиане продолжали спокойно все это созерцать и, вздыхая, ссылаться на волю Божию, против которой, мол, не пойдешь.

И вот внезапно проснулось внутри христианства это забытое пророчество. Раздался голос одинокого человека, сказавшего во всеуслышание, что все это — уступка, послушание, компромиссы, извечный мир Церкви с землей и властью — все это зло. Человек этот Солженицын. Сравнительно недавно пришлось мне писать о нем, что главное чудо его личности и его творчества — это его любовь к правде, к правде как к самому драгоценному, что есть на земле. И вот эта правда еще раз прозвучала в его великопостном послании. Еще раз пророк обратился к первосвященнику все с тем же вечным вопросом и вечной мольбой.

Ибо, действительно, трагической особенностью истории Православия нельзя не признать слабость в нем именно тех, кто поставлен строить и созидать Церковь. Вот низлагают в угоду власти св. Иоанна Златоуста, и низлагает кто? Свои .же епископы. Вот молчит, немотствует Церковь, когда посылает Иван Грозный на смерть Филиппа Московского. Молчит и тогда, когда лишает ее свободы Петр Великий и делает ее простым департаментом под наблюдением чиновника в прус-- ского фасона мундире. Молчит, когда гонит Екатерина Великая несчастного Арсения Мациевича. Молчит, когда свергает с епископских кафедр и возводит на них жуткий Распутин. И вот уже ничего не остается христианского в самом государстве, и на его месте появляется власть, открыто заявляющая о своем намерении уничтожить веру с корнем. Но опять же молчание, то же послушание, тот же все собою пронизывающий страх...

Нет, мы не судьи. Мы не знаем всего и не на нас лежит страшная ответственность даже за то немногое, что этой страшной ценой удается сохранить. Мы знаем, что есть разные пути подвига. Но не может не прожечь нашей души пророческий голос великого русского писателя. И хочется тихо и смиренно прибавить к нему, сказать: «Ваше Святейшество! Нам Вы отвечать не обязаны. Мы не провели, как Вы, десять лет в заключении, на наших плечах нет той страшной, нечеловеческой ответственности, что лежит на Вас. Но Солженицыну Вы можете хотя бьт подать знак: "Да, услышал..." Солженицын право на это заслужил всей своей жизнью. И Вы знаете, что вопрос свой и мольбу свою обращает он к Вам от имени миллионов людей».

Ибо горе нам, если мы пророков не слышим и пророчеством пренебрегаем. Слишком много лжи. Слишком много от мира сего прелюбодейного и грешного в истории

Церкви. И не наступает ли час ее внутреннего очищения и освобождения от этой лжи? И не должен ли начаться суд Божий именно с Церкви?

Что бы ни было дальше, мы знаем, что гонимая, в молчании пребывающая Церковь обрела свой голос. Пусть это еще не голос первосвященника и вождя, облеченного полнотою церковной власти. Мы знаем, что сила Божия в немощи совершается, что не остается Церковь без духовных вождей, пророков и мучеников, и твердо верим, что врата адовы не одолеют ее.

Прот. Александр Шмеман. Собрание статей. 1974-983. М.: Русский путь, 2009.

2. Интервью о. Всеволода Шпиллера, данное корреспонденту советского

Агентства Печати Новости

18.02.74.

На вопрос корреспондента, как я отношусь к мнению о Солженицыне как о "религиозном христианском писателе", выражающем мысли и настроения церковных православных людей, живущих в СССР, к мнению, высказанному в некоторых заграничных церковных кругах, я ответил:

С Солженицыным я знаком, встречался с ним до того, как он был провозглашён лауреатом Нобелевской премии, и думаю, что читал большую часть его сочинений. Не читал опубликованные за границей в последнее время. Встречи с ним и чтение его на меня производили сильное впечатление. Разное. Но мнение о нём, считающее его "религиозным писателем", и даже выражающим наши, здешних православных церковных людей, мысли и настроения, я нахожу глубоко ошибочным.

При встречах с ним и при чтении многих его вещей создавалось впечатление, что он повсюду ищет правду, что поглощён стремлением к ней и хочет служить только ей всем своим оригинальным писательским талантом. Казалось, что он живёт правдолюбием. Насколько оно воплощалось или не воплощалось — в его личной жизни, публично говорить и судить об этом нельзя не только священнику. Воплощалось ли в том, с чем он сам публично выступал, об этом вправе и даже

должны судить все. Я думаю, что правду, как мы, христиане, понимаем её и видим, Солженицын искажал.

Для нас, христиан, правда и добро, как и ложь и зло — больше и глубже, чем просто этические, моральные начала и понятия. В христианском понимании их они коренятся в последней, как мы говорим, в духовной, метафизической глубине вещей. В духовной глубине человека. В той же духовной жизни общностей, обществ, наций, народов, где возникает только им свойственный их характер, их "стать". Солженицыну не дано было достичь этой глубины.

Солженицын-писатель не понял, что трагическая борьба в мире добра и зла, правды и лжи — прежде всего духовная борьба. Что зло преодолевается противоположным ему добрым духом. Что ложь обличается правдой, но правда открывается человеку только в любви и любовью. Добро и правда, с одной стороны, и зло и ложь, с другой — принадлежат к противоположным онтологически разным реальностям. Солженицын, исповедующий себя христианином, должен был согласиться с тем, что христианин лишь в любви и любовью может искать и находит единственно чистый источник духовной творческой энергии, обличающей и борющейся со злом и ложью. Её активность не может вдохновляться злобой, ею она отравляется. Тем и страшна диалектика наших чувств, что злость самые лучшие и возвышенные наши чувства превращает в зло и ложь.

Между тем именно её так много во всём, с чем выступал в последние годы Солженицын, с маниакальной уверенностью в своей правоте во всём. Эти выступления поражают отсутствием любви, не сентиментально-расслабляющей, добренькой, а настоящей, полной силы добра и правды и силу эту излучающей. Как бы отсутствие такой любви ни замазывали самыми причудливыми словесными узорами, как бы ни старались отсутствие её — а вместо неё злость и раздражение — превратить в придуманную для него особенную, например, в "зрячую" любовь — чего нет, того нет!

Восприятие же мира, человека, жизни вокруг себя прежде всего сквозь призму бушующей злости — нет, это не христианское восприятие. В духе злобы, в злом духе не от Бога, правда не утверждается, а искривляется и гибнет. Отравленная этим духом, становится полу-правдой, а потом и кривдой. И тогда служит уже не добру, а злу. Не таким должен быть христианский, да ещё и "религиозный" писатель: таким он не может быть.

Теперь о Солженицыне-писателе и о Церкви. Нет в мире ничего выше сострадания и жалости. Не мстительность, а сострадание и жалость должны жить в нас и распространяться не только на безвинно страдающих. И уж кому-кому, как не русскому писателю, знать, что носителями правды и высшего добра только и могут быть умеющие сострадать. Солженицын не почувствовал и не понял глубины и значения этой христианской истины, столь близкой и дорогой всей нашей русской литературе и мысли. Ему оказалась недоступной глубина вещей, где происходит касание "мирам иным", где совершается укоренение душевной жизни в просветляющем её духе. Не достиг он до сокровенных глубин, до светлого "дна" русского характера. То же самое случилось с его церковностью.

На поверхность самых глубоких волн часто всплывают вещи с совсем небольшим удельным весом. Одностороннему, скользящему по поверхности церковной жизни взгляду Солженицына не дано было увидеть в ней того, что, может быть, действительно делает или может сделать нашу Русскую Православную Церковь солью, без которой нынешнее христианство становится пресным. Христианские церкви во всём мире охвачены кризисом, но не обязательно считать его кризисом веры. Скорее, это кризис понимания Церкви. Главное, понимания действительно лежащего в её основе противоречивого утверждения, антиномии: как следует понимать, что "Церковь не от мира сего. И в мире сем"? Сейчас этот вопрос жизнь властно поставила в религиозном сознании всех христиан, и во всех христианских церквах он вызывает мучительные разногласия.

Два года тому назад в открытом письме нашему Патриарху Солженицын с поразительным высокомерием и пренебрежением говорил о самом дорогом и существенном для церковных людей: о молитвенной жизни Церкви. Так говорить можно, игнорируя неотмирность Церкви, когда её эссенциально-сакраментальная природа представляется в ней чем-то второ- или третье-степенным. А первостепенным предполагается активность, мало чем отличающаяся от активности обыкновенных, принадлежащих миру сему организаций, в буквальном смысле слова профанных. Позицию по этому вопросу справедливо считают одним из критериев, мерилом церковности и нецерковности. Известно, что западным христианам грозит опасность свести христианство к социальной и политической активности. Это, конечно, своеобразная его редукция. Нас склонны упрекать в противоположном: в чрезмерном погружении в одни только "религиозные нужды", в "культ", то есть в редукции христианства с обратной

стороны... притом ради опасного и соблазнительного эгоистического самосохранения в трудных внешних условиях жизни. Упрёк жестокий и несправедливый.

Как мы ищем — и чего это нам стоит — ту черту, которая отделяет "подлинное и праведное охранение Церкви от соблазнительного самосохранения", здесь говорить неуместно. Но здесь должно сказать, что, может быть, более всего с отысканием этой черты было связано всё, столь трудно переживавшееся нашей Церковью из десятилетия в десятилетие и вошедшее в единственный в своём роде духовный опыт нашей Церкви. Солженицын не сумел подойти к нему даже издалека. Не сумел и не захотел. Вместе со многими лишь приблизившимися к Церкви, но как следует так в неё и не вошедшими, Солженицын-писатель остался ей чужим, подавленным, как нам кажется, слишком для него привычным, плоским, узко и мелко-рационалистическим подходом к вещам и отсутствием любви. Отсюда и требования его к Церкви, уже одной своей формой свидетельствующие, насколько он ей далёк. Требования, высказанные с таким наглым самомнением и ни с чем не считающейся твердокаменной самоуверенностью.

За ними, однако, можно увидеть замысел — может быть, не его или не только его — вместо понятных и более чем позволительных разногласий в нашей Церкви по волнующим всё христианство вопросам, внести в Церковь разъединение, раскол. Создать внутри Церкви опорный пункт действенной "христианской" альтернативы всему советскому обществу во всём. Солженицын не понял, что любая политическая материализация религиозных энергий, которыми живёт Церковь, убивает её, что, поддавшись такой их материализации, Церковь перестаёт быть Церковью. И что безусловный обязательный, священный миссионерский долг её — о котором каждый священник знает, вероятно, не хуже приблизившегося к Церкви писателя — нельзя превращать в прикрытие истребляющей религиозные энергии какой бы то ни было политической их материализации.

Один очень вдумчивый и хорошо знающий Россию и Русскую Церковь английский рецензент книг Солженицына как-то писал: "Его (Солженицына) целью является изменить понимание русскими самих себя и понимание того, где они находятся" ("Frontiers", vol. 14, № 4, 1971). К этому можно было бы добавить: не считаясь с опытом Церкви, он хотел бы изменить понимание русскими церковными людьми самих себя, своей церковности и понимание того, где они находятся. Это значит стать на один из путей, теперь многочисленных, псевдоцерковности.

Настоятель Николо-Кузнецкой церкви г. Москвы

протоиерей Всеволод Шпиллер http://solzhenicyn.ru/modules/pages/Otec_Vsevolod_SHpiller.html

3. Архим. Сергий (Савельев) о «великопостном письме» А.И.Солженицына патр. Пимену

Солженицын пишет в так называемом "Великопостном письме Патриарху Пимену": "Церковь, диктаторски руководимая атеистами, — зрелище невиданное за два тысячелетия". Слова громкие, а правды в них нет. В том, что в наше время церковью руководят атеисты, сомневаться нет никакого основания. Действительно, это так. Но где он видит этих атеистов? Он видит их в государственной власти. Что гражданская власть атеистична, в этом нет никакого сомнения. И, кстати, это совсем не плохо для христианской церкви. И то, что гражданская власть в известной степени участвует в руководстве церковной жизнью — это тоже очевидно. А как же иначе? Церковь — общественная организация, и гражданская власть не может безразлично относиться к тем, кто осуществляет руководство церковью.

А разве "два тысячелетия" гражданская власть была безразлична к жизни церкви? Может быть, Солженицын считает, что обер-прокуроры Святейшего Синода

—   "царевы очи" — были все верующие люди? Разве ему неизвестно, что большинство из них были явные атеисты? Или же они были такими верующими, что обер-прокуроры из атеистов были лучше этих верующих людей. Вспомнил бы он хотя бы уж такого стопроцентного, можно сказать, верующего, как обер-прокурор Победоносцев. Если он об этом вспомнил бы, то не мог бы написать, что атеисты гражданской власти нашего времени — "зрелище, невиданное за два тысячелетия". А я бы посоветовал ему написать, что атеисты гражданской власти нашего времени

—   ангелы по сравнению с атеистами того времени. Наши хоть открыто говорят о том, что они атеисты и что они ведут борьбу с людьми, как они выражаются, еще не изжившими старые религиозные предрассудки. А атеисты, которым было вверено руководство церковью в то время, носили маску защитников церкви, а по существу были вредителями церкви. Но разве не лучше атеисты открытые, нежели прикрытые? Но внушать это Солженицыну я не собираюсь, потому что он едва ли это поймет.

 

Но все-таки Солженицын прав. Действительно, церковной жизнью руководят атеисты, только они скрыты в рясах, в драгоценных митрах и прочих регалиях. Конечно, не все. Но заправилы безусловно этой породы. Гражданская власть не очень поощряет проникновение в церковную иерархию людей, враждебных современной жизни. Но разве во внутреннюю духовную жизнь церкви она вмешивается? Разве гражданская власть препятствует верующим, и, прежде всего церковной иерархии, воплощать евангельские заветы правды и любви? Может быть, Солженицын считает необходимым, чтобы гражданская власть назначила в церковь комиссара для обучения нас, служителей церкви, как нам следует выполнять свое служение, чтобы быть ближе ко Христу? Но у гражданской власти и без нас слишком много всяких забот. Да и комиссара-то найти, соответствующего необходимости, пожалуй, для нее — дело непосильное. Гораздо проще для нее найти "Смердякова", и не где-нибудь, а среди нашего церковного брата. Остриг бы этот брат волосы. Бороду бы мог оставить, но подстриженной. А элегантный костюм, по последней моде сшитый по его костям, — это совсем нетрудное дело.

Советская... советская... Была бы она здорова, Господи, помилуй Ее и меня.

Но такого "Смердякова" и искать не надо. Он очень глубоко живет в нас самих. И к гражданской власти наш "Смердяков" не имеет никакого отношения. У нее найдутся свои.

Почему Солженицын не назвал ни одного имени служителя церкви или христианина, которого бы за его личную, семейную и общественную жизнь прославили бы как безупречного последователя Христа и за это гражданская власть его наказала бы? Почему бы ему не только назвать имя такого человека, но и рассказать о его жизни, чтобы он был для нас примером? Солженицын о многих говорит и пишет, но цельного образа христианина он нам не дал. И не случайно. Он и не мог нам дать такой образ, потому что его может дать только тот, душа которого растворяется во Христе. А такого растворения в Солженицыне мы не знаем.

Привести церковь в такое состояние, в каком она оказалась в годину Суда Божьего, а эта година началась в 1914 г. и достигла своего апогея в 1917 г., — это надо было сотни лет разорять душу русского народа, утверждая жизнь под знаменем

Христа, и в то же время подавлять Его! Наши теперешние атеисты — дети по сравнению с теми, которые господствовали над церковью в прошлую жизнь, канувшую в вечность.

Для Солженицына христианина как личности не существует. От личности он бежит, и бежит в безличие, давая поверхностное описание того, что видел в жизни. В этом отношении, как ни странно, он близок к тому, что мы в наши дни переживаем в действительности. Мы не любим говорить о личности как таковой, а стремимся часто прикрывать личность "коллективом", чтобы не выговаривать о личности до конца. Мы берем ее часто в той степени, в какой это нам нужно для достижения определенной цели.

Точно такое положение у Солженицына. Он может писать о ГУЛАГе, о массах людей, о преследовании, о страданиях людей. Затронет и личность, но только в такой степени, в какой ему необходимо для сведения счетов со своими противниками.

Журнал «Православная община, 2000 г. , №56. http://www.sfi.ru/ar.asp?

rubrid=699&artid=3335

4. Фрагменты письма свящ. Сергия Желудкова А.И.Солженицыну

("Хроника текущих событий", №25, май 1972)

Священник СЕРГЕЙ ЖЕЛУДКОВ, отвечая на это письмо, в апреле 1972 года написал СОЛЖЕНИЦЫНУ: "Должен сказать, что в данном случае Ваша нравственная чуткость в определенном смысле Вам изменила. Вы написали весь мир облетевшее обвинение человеку, который заведомо лишен всякой возможности Вам отвечать... И Вы... сказали не всю правду, полуправду. Полная правда заключается в том, что легальная церковная организация не может быть островом свободы в нашем строгоединообразно-организованном обществе, управляемом из единого Центра... Есть наша строгоединообразно управляемая система, и в ней удивительным образом сохраняется инородное тело - русская церковная организация. Она существует на весьма

строго определенных условиях. Работать над церковным воспитанием детей, да и взрослых - нам не позволено, как не позволено и многое другое, что необходимо для осуществления подлинно церковной жизни... Что же нам в такой ситуации делать?

Сказать: либо - все, либо - ничего? Попробовать уйти в подполье, которое в данной системе немыслимо? Или же как-то вписаться в систему и воспользоваться пока теми возможностями, которые позволены? Русская иерархия приняла второе решение. Отсюда и происходит все то зло, о котором Вы справедливо написали, и все то зло, о котором Вы умолчали. Но другого выбора не было... Такова полная правда,. Одним из последствий Вашего обличительного письма будет еще большая дискредитация церковной иерархии в глазах тех, кто не знает всей правды...

...уж если писать - так писать не по безответному адресу и писать полную правду... сегодня Вы... обижаете беззащитного Патриарха и нас - не клеветой, а талантливой полуправдой, которая может оказаться для многих вреднее лжи... Легко и безопасно, Александр Исаевич, ругать архиереев; но воистину тяжела настоящая работа Господня..."

В ответ на призыв СОЛЖЕНИЦЫНА к жертвенному пути ЖЕЛУДКОВ отвечает: Никакого приневоливания к жертве и мученичеству не должно быть в Церкви Христовой. Мучеников же добровольных у нас достаточно - и церковных и нецерковных различение это довольно условно)..."

http://www.memo.ru/history/diss/chr/chr25.htm

 

^[1] Среди недавних работ в этой области можно назвать исследование А.Дударева, специально посвященную церковному аспекту деятельности А.И.Солженицына [1].

^[2]  Кстати, еще раз возвращаясь к вопросу о месте богословия в жизни: стоит почувствовать некоторый парадокс и даже в какой-то мере иронию ситуации. Видно, как одно и то же богословское положение (в данном случае - о неотмирной природе Церкви) может использоваться для подкрепления противоположных точек зрения: если о.Всеволод Шпиллер аргументировал неотмирностью Церкви свое неприятие позиции Солженицына, то Ф.Карелин - напротив, свою защиту Солженицына. Мы же, еще раз подчеркнем, привыкли абсолютизировать богословские формулировки, излишне фокусироваться на них, забывая, что они есть лишь рациональная надстройка над реальным опытом, в лучшем случае - указатели на некое глубинное, невыразимое формулой содержание, и в этом смысле весьма важны, но не тождественны самому опыту и самому содержанию. Богословие оказывается на своем месте, когда претендует на это и ни на что большее. Однако это другая, хотя и важнейшая, тема, которой, впрочем, автор этих строк не мог не коснуться в связи с личностью о. Сергия Желудкова. В этом, думается, и состоит один из его уроков.

^[3]  Подобную надежду, в частности, высказывает католический мыслитель ХХ в. Антанас Мацейна в своей книге «Бог и свобода» (главы из книги опубликованы в журнале «Вопросы философии», 2008, №4, с. 125 - 137).

Источник: Жан Ванье. Община - место прощения и праздника 

ГЛАВА IX. ПРАЗДНИК

1. В сердце общины — праздник

В сердце общины — прощение и праздник. Это две стороны одной медали, одной реальности, реальности любви. Праздник — общий опыт радости, песня благодарности. Мы славим Бога за то, что мы вместе, и благодарим Его за дар, который нам дан. Праздник питает сердца, возвращает надежду и вселяет мужество, чтобы пережить страдания и ужасы повседневной жизни.
Чем беднее народ, тем больше он любит праздник. Я всегда удивляюсь, когда вижу как в Индии или в Африке самые бедные люди отмечают праздники иногда в течение многих дней. Они используют все свои сбережения, устраивая грандиозные обеды, занимаясь пошивом или приобретением красивой одежды. Они делают гирлянды цветов и искуственные огни (эффекты огня и взрывов составные части праздника). Эти праздники почти всегда связаны с годовщиной божественного или религиозного события; тогда у них священный характер. Конечно, они выполняют свою роль, помогая пережить повседневные страдания; это отдушина. Но считать их единственно увёрткой или наркотиком — значит лишить себя возможности углубиться в человеческую реальность. Каждый человек и, прежде всего, бедные живут повседневностью со всеми теми тяготами, которые она включает в себя: дни походят друг на друга: всё пачкается, всё чистится, земля вращается, засеевается и убирается урожай и всегда в неуверенности. Но человеку нужно другое. Его сердце превосходит пределы повседневности. Он жаждет счастья, которого, кажется, невозможно достичь на земле. У него есть вкус к бесконечному, к вселенскому, к вечному, к чему–то, что придаёт смысл человеческой жизни и однообразной повседневности. Праздник подобен знаку той потусторонности, которая есть небо. Это символ того, к чему стремится человечество: опыт общения.
Праздник выражает и выявляет осязаемым образом конечное предназначение общины. Итак, это существенный элемент общинной жизни. На празднике напряжённости, рождённые повседневностью, отметаются; забываются мелкие ссоры. Экстатический аспект (экстаз означает выход из себя самого) праздника объединяет сердца; течёт поток жизни. Это момент удивления, когда радость тела и чувств связана с радостью духа. Это наиболее человеческий момент и также самый божественный общинной жизни. Литургия праздника, включая в себя музыку, танцы, песни, приведённые в согласие со светом, плодами и цветами земли, — тот момент, когда мы общаемся с Богом и между собой благодаря молитве, взаимоучастию, но также благодаря хорошо приготовленной пище. Трапеза на празднике важна.
Чем повседневность тяжелее, рутиннее, тем более сердца нуждаются в том, чтобы иногда собраться всем вместе, поблагодарить друг друга, попеть, потанцевать, отведать чего–то особенного. Каждая община, как и любой народ, вырабатывает свою литургию праздника.
Праздник — это подкрепление, обновление. В его ходе высвечивается конечное предназначение общины. Как таковой, он пробуждает надежду и придаёт новую силу, чтобы с ещё большей любовью принять повседневную жизнь. Праздник — признак воскресения, придающий нам силу нести крест каждого дня. Прославление и крест связаны интимными узами.
Напротив, я удивляюсь тому печальному тону, с которым справляются годовщины политических событий. Нет ни танцев, ни праздника, но военные парады, над которыми парят реактивные самолёты. Это показ мощи, на который люди смотрят с эмоциональным возбуждением, но не праздник. Во Франции, даже в нехристианских кругах, заметно ощутимое различие между нежностью и кротостью Рождества, когда люди говорят, как то и принято, «С Рождеством», и национальным праздником 14 июля, исполненным грусти, когда люди стоят перед монументом павшим, приветствуют Республику, а затем выпивают стакан кофе. Когда–то в кафе танцевали, но теперь это происходит значительно реже.
Праздник — время благодарения, когда мы воздаём хвалу Богу за то историческое событие, когда проявилась сила Его любви к человечеству, народу или общине; он также признание того, что Бог всегда присутствует и заботится о Своём народе и о Своей общине как Отец, любящий детей. Праздник — это благодарение не только за дела прошедшие, но и за нынешнюю действительность.
Для еврейского народа Пасха — великий праздник, напоминающий тот момент, когда ангел Яхве прошёл и освободил народ свой. Этот народ благодарит Яхве, продолжающего оставаться его путеводителем, пастырем, защитником и Отцом, любящим его.
Община должна уметь отмечать свои годовщины согласно своей истории, своим традициям, годовщину того момента, когда Бог призвал общину к жизни или особенного события, когда рука Божия очевидным образом защитила её. Она воздаёт хвалу Богу, отмечает его благодеяния. Этот исторический момент даёт нам понять, что это Он призвал нас жить вместе, что он ведёт нас и руководит нами, чтобы мы трудились ради Царства Небесного.
Евангелие усеяно праздниками. Первое чудо Иисуса произошло на свадьбе в Кане; он претворяет воду в вино, чтобы праздник был более прекрасным; часто именно в момент праздников Иисус появляется в храме и возвещает красочным образом Благую Весть. Он умер на праздник Пасхи.
В сердце праздника находится бедный. Если самые малые исключаются, это больше не праздник. Речь идёт о том, чтобы найти танцы и игры, в которых могли бы участвовать и самые бедные люди общины, дети и старики, все самые слабые. Праздник должен всегда быть и праздником бедных.
Я вседа поражаюсь, когда вижу посетителей, ошеломлённых радостью, царящей в «Ковчеге», поражаюсь, потому что знаю, сколько страданий приносят некоторые мужчины и женщины нашим общинам. Нужно спросить у себя, не исходит ли эта радость отчасти от страданий и жертвы. Живущие в уюте и уверенности, те, которым кажется, что у них есть всё, в чём они нуждаются, могут ли они иметь радость? Праздник — хорошая возможность проверить это. Я уверен, что бедные могут быть радостными, в момент праздника они разражаются радостью. В эти моменты их страдания и их неудовлётворённость словно превозмогаются. Они переживают момент освобождения; бремя повседнесности неожиданно исчезает, а их сердца пляшут от радости.
Один из самых больших праздников человеческой жизни — это, несомненно, свадьба. Это время, когда религиозный и человеческий факторы сливаются в радости, в которой взор, исполненный божественности, кажется, встречается со взглядом, исполненным человеческого: «Царство Небесное подобно брачному пиру…». Праздник — признак вечного праздника и любой маленький праздник в наших общинах должен быть признаком праздника небесного.
Праздник весьма отличен от спектакля, в котором некоторые авторы или музыканты развлекают и забавляют зрителей. На этом празднике все являются авторами и все зрителями. Каждый должен играть и принимать участие, а если нет, то это не настоящий праздник.
На земле в празднике всегда присутствует элемент тоски; нельзя устроить праздник, не намекая на это. И так происходит именно потому, что на земле есть люди, которые не устраивают праздников, это люди, пребывающие в отчаянии, в рассеянности, в тоске, голодные, исполненные траура. Именно поэтому каждый праздник, если он подобен великой алелуйе и песне хвалы, всегда должен завершаться молчанием, в котором он несёт Бога всем тем, у кого нет праздника.
Есть праздники, которые вся община празднует не только для себя самой, но и для всего человечества. Вместе славятся Рождество за рождение Иисуса, Пасха за Его Воскресение, а на Пятидесятницу явление Духа Святого. У общины есть и свои собственные праздники: годовщина основания, святого покровителя или праздник конца года, когда община благодарит и радуется всему тому, что она получила. А затем есть маленькие праздники, дни рождения одного или другого члена общины, браки, рождения; тогда следуют праздники каждого конкретного человека по очереди: признаётся его уникальность, его особенне место и его дар. Каждая община отмечает различные праздники согласно со своей традицией; у каждой своя собственная литургия, особая евхаристическая служба, свой способ украшать Часовню, устраивать обед, свой способ накрывать на стол, украшать зал, в котором едят, ставить свечи, гирлянды, цветы, одежды, выбирать песни, одежду и танцы.
Существуют также маленькие ежедневные праздники, совершающиеся в час обеда или спонтанно порождающиеся встречей. Когда отец вновь обретает блудного сына, он говорит слугам.
Живей! Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги.
И приведите откормленного телёнка и заколите: станем есть и веселиться,
ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся! (Луки 15, 22–24).
Ставшие богатыми общества потеряли чувство праздника, потеряв чувство традиции. Праздник коренится в семейной и религиозной традиции. Как только праздник теряет связь с традицией, он становится искуственным и для того, чтобы оживить его, нужны такие стимулирующие средства как алкоголь. Это больше не праздник.
Нашей эпохе присуще чувство «party» [35], то есть встречи, на которой пьют и едят; организуются танцы, но часто это вопрос супружеской четы, а то и прямо совершенно индивидуальное дело. Наше время любит спектакль, театр, кинотеатр, телевидение, но потеряло чувство праздника.
Очень часто сегодня у нас есть радость без Бога или Бог без радости. Это последствие многих лет янсенизма, согласно которому Бог представал как Суровое Всемогущее Существо; радость оторвалась от божествеенного.
Праздник, напротив, это радость с Богом. Каждая культура и любая традиция выражает эту радость своим образом — более или менее очевидно, более или менее собранно.
В «Ковчеге» мы можем праздновать со взрывами смеха и радости, а затем сразу же войти в молчание и в молитву. Не должен ли каждый праздник оканчиваться молитвой в молчании, праздником личной встречи с Богом?
В наших общинах происходит как в Африке, в которой все члены принадлежат различным культурам: каждый развлекается и отдыхает согласно обычаям своей культуры. Канадец любит выпить пива; кто–то из Альто Вольты любит посетить другого в квартале; для третьего хорошо закрыться в комнате и читать книгу. Тогда развлечения разделяют: все расходятся по своим занятиям. Праздник не просто момент расслабления в определённой культуре, момент, когда напряжения ослабляются, момент «для себя» — но хорошо приготовленная в радости и удивлении встреча по ту сторону разделения культур.
Удивительно как Церковь сохранила чувство праздника. Каждый день — праздник; существуют великие литургические праздники и праздники небесных друзей, годовщина различных святых. А затем в самый разгар дня служится Месса. Меня всегда удивляют произносимые на Мессе слова: восхваление и праздник, присутствие, общение, пища и жертвоприношение, Евхаристия и благодарение.
Эти слова хорошо выражают общинную жизнь. Нужно, чтобы мы на самом деле жили друг для друга, общаясь между собой, чтобы войти в общение с Иисусом. Именно тогда совершается праздник и служение Богу. Это общение, это служение Богу — время, которое питает; мы становимся хлебом друг для друга, потому что Бог стал хлебом для нас; это пища в сердце общины. Жертвоприношение всегда находится в центре общинной жизни, потому что речь идёт о том, чтобы принести в жертву собственные интересы ради интересов других, как и Иисус принёс в жертву Свою жизнь, дабы мы восприняли Духа. Праздник начинается с просьбы о прощении и завершается благодарением.
Месса существует не только для того, чтобы подпитывать наше личное сострадание. Она — служение и делание всей общины ради всей Церкви и всего человечества. Совершение Евхаристии — одна из высших точек общинной жизни, в которой мы наиболее едины; всё предложено Отцу в Иисусе.

2.Трапеза
Трапеза — это маленький ежедневный праздник, на котором все мы собираемся за одним столом, чтобы поесть и разделить друг с другом свою жизнь и радость. Она даёт особенное наслаждение телу и чувственности. Поэтому не нужно слишком торопиться закончить её под предлогом наличия более важных или более духовных дел. Это важное событие в жизни общины, которое следует хорошо приготовить и сполна пережить. Трапеза — время, когда радость хорошо поесть и попить соединяется с радостью встречи. Это удивительным образом действительно человеческая действительность. Связь между трапезой и любовью берёт своё начало в то время, когда ребёнок в первый раз принимает пищу. Для матери кормить дитя — это жест любви, выражающийся во взаимном присутствии, радости и игре; ребёнок, не вскормленный любовью, а механически получавший свою бутылочку с молоком, испытывает трудности с пищеварением. Человеческая личность не ест как животные, каждый в своём закутке. Дружба и любовь служат для того, чтобы придать человеческий облик этой столь материальной реальности.
Именно по этой причине нужно любой ценой избегать агрессивных споров и слишком серьёзного и поучающего отношения за столом; даже деловые обеды существуют не для того, чтобы внушать мужество. Трапеза это место, где расслабляется тело и дух. Смех очень хорошо сказывается на пищеварении. Серьёзные вещи, споры и т. д. рискуют вызвать язвы и кишечные расстройства. У некоторых детей обнаруживаются известные нарушения, если они питаются в атмосфере напряжённости. Что касается меня, я знаю, что напряжения за столом лишают меня аппетита и что мой желудок возмущается им!
В ходе трапезы каждый человек, сидящий за столом, должен был бы встретить остальных, пусть через самый простой жест: «Хотите ещё картошки?». Это становится естественным моментом общения, позволяющим некоторым людям выйти из своей изоляции. Они не могут оставаться за забором своей депрессии, когда им что–нибудь нужно: «Не передадите ли соль?». Потребность в пище побуждает нас к взаимному общению.
Самое плохое из изобретений этого рода — это самообслуживание: каждый со своим подносом, своей бутылочкой вина, своим пакетиком сахара, а то и соли и перца, как в самолёте. Отвратительно заставлять каждого есть и пить одно и то же количество и делать это одному. Насколько более человечно поставить на стол большую бутылку, чтобы каждый пользовался ей согласно своим потребностям, будучи внимательным к тому, чтобы и у другого было то, что ему нужно, готовым оставить лучшую порцию соседу. Тогда трапеза больше не акт одиночества, эгоизма и грусти, но становится временем, когда каждый даёт, уделяет другому часть своей жизни и любит.
Хозяйка дома знает, что для хорошей трапезы нужно аккуратно приготовить пищу, нужно проработать меню для закупок продуктов, варить, приготовить тарелки, накрыть на стол. Нужно подумать обо всём: качество вина, цветы, места за столом…
Нужно также уметь подготовить оживления для стола, беседы, которые можно будет провести. Хорошо, что во время трапезы соседи могут поговорить между собой. Но нужны также моменты единства, когда все могут принимать участие в беседе об общих интересах и, прежде всего, вместе смеяться.
Если приготовление трапезы требует столько забот, то же самое относится и к празднику и к общинной деятельности. Не нужно думать, что всё нужно отдать на самотёк. Нужно, чтобы небольшая группа людей готовила её с заботой, в первую очередь осознавая поставленную цель. Не нужно злоупотреблять с импровизацией; именно в рамках хорошо обдуманного плана можно дать место спонтанности, изменениям, эволюции. Нужно всегда уметь достигнуть и продлить на празднике или за трапезой момент, может быть и неожиданный, который может стать моментом особенного единства, временем благодати и сосредоточенности, временем удивления, когда поток жизни проходит через реку радости.
Если праздник не приготовлен хорошо, можно быть уверенными, что кто–то воспользуется этим, чтобы настоять на «своём» плане, навязать «свою» точку зрения, быть в центре действа, добиться аплодисментов; или всё окрасится скукой, не будет единства деятельности, не будет праздника.
После любой деятельности в общине (какого бы рода она ни была) нужно время оценки, когда мы можем спросить себя, достигли ли мы поставленной цели или нет. Нужно признать собственные пробелы, ошибки, чтобы в следующий раз всё удалось лучше.
Бог дал нам разум, память и воображение, чтобы сделать это. Американцам очень нравится оценивать и часто слишком материально, и именно поэтому они лидируют в области коммерции. Французам не нравится слишком много оценивать. Нужно всегда пытаться оценивать наши дела квалифицированно.
Есть Святой, я верю, Святой Луиджи Гонзаг, который на каждый день готовил анекдоты, чтобы рассмешить своих братьев во время досуга. Он не был особенно одарён в этой области и может быть по своему вкусу он предпочёл бы оставаться в тени; но из любви к братьям, он пытался внести радость в их свободное время. Не нужно всегда пускать дела на самотёк, потому что спонтанность часто вопрос чувственности и прихоти момента.
Для некоторых это на самом деле долг — учиться оживлять праздники, обновляя свои творческие способности: учиться новым песням, более весёлым, более смешным, более подходящим, историям или интересным сведениям, которыми можно поделиться. Если они хорошо подготовлены, трапеза и деятельность в общине могут стать поразительными моментами взаимоучастия, праздника, передачи новых сведений, с открытостью духа, которую он подразумевает. Слишком многие люди подходят к трапезе единственно как потребители. Они не отдают себе отсчёта в той роли, которую она могла бы иметь в созидании общины.
В наших общинах «Ковчега» в конце трапезы, когда подают апельсины в качестве фруктов, тогда мы начинаем чистить кожуру. Все принимают в этом участие. Однажды, после такого вечера, один англичанин спросил у меня, французская ли это традиция; я не думаю, что это традиция, но знаю, что для некоторых людей — это момент исхода из своей изоляции и самовыражения в радости, прежде всего, если они не могут общаться словами. Некоторые несчастные люди не могут принимать участия в интересных беседах, но они могут принимать участие в играх жестами. Когда они принимают кожуру от апельсина на кончик носа, они успокаиваются, отсылая её назад.
Я объяснил этот способ служения на одном собрании в Новой Зеландии, на котором я выступал перед генеральными настоятелями различных религиозных орденов. В последний вечер у нас была трапеза–служение в присутствии епископа. И случайно среди фруктов оказались апельсины! Было удивительно видеть как серьёзнейшие матери провинциалки, сдержанные вплоть до последнего момента, немного пасуют друг другу кожуру от апельсина на глазах у поражённого епископа… который не присутствовал на встрече. Было необходимо, чтобы ему дали некоторые объяснения!
Способ накрывать на стол важен, как и способ располагать людей. Когда известно, что один немного нервозный, не нужно садить вокруг него некоторых людей. Всё, что нужно сделать, подсказывает любовь. Таким же образом, когда один печален, ему подносят тарелку, которая ему особенно нравится. Трапеза может быть местом множества проявлений чуткости и нежности.
Есть и пить — не значит тратить много денег. Можно готовить превосходные блюда с очень маленькими тратами. Это вопрос творческих способностей, находчивости, определённых кулинарных навыков. Также важны соусы! Спагетти без соуса, это что–то невозможное! Соус подобен жесту бескорыстности. Община, которая ест только мучное, потому что оно «меньше стоит и закупается оптом», никогда не будет достаточно весёлой общиной.
Некоторые трапезы, совершаемые в молчании, при свете свеч и с гармоничной музыкой как фоном, могут создать человеческую и общинную атмосферу. В монастырях нормально, что трапезы проводятся в молчании; впрочем, нет необходимости перечислять множество событий, чтобы питать общение; молчание благоприятствует сосредоточенности и росту внутренней жизни. Это молчание, однако, не исключает некоторого общения и невербальной чуткости, которые иногда лучше слов придают форму единству общины.

3. Создавать праздник
Некоторые люди иногда отказываются оживлять праздник, чтобы уступить место другим и не иметь репутации заводил компании. Но если это их дар, зачем отказываться от него? Может быть, они могли бы научить других оживлять праздник? Можно было бы сказать то же самое о всех видах искусства, о театре, о танцах, о пантомиме. Любая художественная деятельность может стать носительницей вести, способной тронуть человека и заставить биться сердца в унисон с этой вестью. Не нужно пренебрегать искусством, и любая община должна найти свои особые способы самовыражения. Всё то, что присуще природе человека, может быть обращено на службу божественному и любви. И каждый должен использовать свой дар для того, чтобы созидать общину.
В общине песни обладают первоочередной важностью. Члены общины Бундеена в Австралии сказали мне, что некоторое количество людей из их общины никак не могли заставить себя читать Священное Писание. Тогда они переложили на музыку некоторые отрывки, чтобы Слово Божие могло более глубоко проникнуть в душу людей. Св. Луи–Мари Гриньон де Монфорт пользовался народными мелодиями, чтобы сопроводить ими слова молитв и хвалы. В настоящее время у меня появляется впечатление, что в «Ковчеге» мы всё более продвигаемся к грустным песням, может быть, озаботившись сосредоточенностью. Нужно приложить усилие, чтобы найти немного более весёлые молитвенные песни. Всё это включает в себя искусство определять, какую песнь петь и в какой момент. Есть песни, которые побуждают к молитве и сосредоточенности. Другие более благоприятствуют и побуждают продвигаться вперёд. Большое число людей из наших общин должны бы размышлять и специализироваться в этой области. Часто мы слишком сильно полагаемся на спонтанность и на прихоть момента. Нельзя выбрать песню потому, что она нравится заводиле или соответствует его состоянию души, но потому, что эта песня адекватна данному случаю.
Воль Вольфенсбергер сказал мне однажды, что следовало бы придумать всеобщие танцы, простые для заучивания и исполнения и сопроводить их словами. На наших праздниках мы всегда танцуем фарандолы, но потому, что мы не научились ничему другому. Определённо, есть танцы, в которых отсталые люди могли бы принимать участие.
Очень часто из страха выставить себя на всеобщее обозрение мы говорим, что не обладаем таким даром. Но мы можем попросить у Бога дать нам некоторые дары, прежде всего, если они будут ради братской любви, ради созидания общины. Любая реальность жизни важна, и иногда нужно трудиться и прилагать усилия, чтобы участвовать в ней как можно лучше и творить окружение радости и сосредоточенности более благоприятствующей этой деятельности.
На праздниках, как на беседах и на общих молитвах, те, которые говорят, должны всегда делать это таким образом, чтобы все слушали и понимали. Это означает, что они должны говорить громко и чётко. Некоторые встречи, на которых люди из робости бормочут про себя, так что только ближайший сосед может слышать, нежизнеспособные встречи. Когда говоришь на собрании общины, нужно думать о том, кто сидит дальше всех, и если необходимо, говорить стоя. Не нужно пытаться вставить слишком много идей в одну и ту же фразу, но всегда ставить себя на место всей аудитории. Лучше, чтобы она получала одну или две легкодоступных идеи, чем смешение мыслей. Нужно также помнить, что весть трогает сердца не столько тем, что произносится, сколько тем, с какой верой и энтузиазмом это говорится. Важно, чтобы люди умели сообщить словом весть, которую они хотят донести.
Подкреплениями для общины являются те моменты, когда целая община осознаёт поток жизни, который объединяет её. Это времена благодати и дара, когда она живёт в радости пребывания вместе: служа, проводя праздник, молясь.
Помню один вечер в нашей общине, который только что начался. Я пошёл есть с остальными: трапеза была исполнена печали, каждый говорил с соседом; за столом не было единства. Поев, мы все вместе уселись в зале. Кто–то взял гитару и затянул песню. А затем один за другим все начали хлопать в ладоши, отбивая ритм ложечкой по стакану, каждый своим случайным инструментом. Чувствовалось, что жизнь продолжается. Лица начали светиться, это было подобно моменту благодати. Мы на самом деле были вместе, сердца, руки и голоса начали биться в унисон. Но это не продолжалось долго. Были и раненые люди, которые не хотели чувствовать себя слишком счастливыми и комфортными. Они таили в себе ещё много гнева, обязанного своим появлением ненормальному поведению в их семье. Иногда нужно ждать долго для того, чтобы устроить праздник, в котором все приняли бы полноценное участие.

4. «Приглашённые на свадьбу»
Мне понравилось слово Царя к рабам, когда он говорит им идти искать бедных, калек:
Приглашайте их, приглашайте всех, кого встретите на брачный пир! (Матф. 22: 9).
Мы не созданы для того, чтобы пребывать грустными, чтобы всегда трудиться в поте лица, чтобы серьёзно слушаться закона или бороться. Все мы приглашены на брачный пир. И наши общины должны быть знаками радости и праздника. Если они ими являются, всегда найдутся люди, готовые включиться в их жизнь. Грустные общины стерильны; они представляют собой скучное зрелище. Конечно, на земле мы не сможем обладать радостью во всей её полноте, но наши праздники являются маленькими знаками вечного праздника, того брачного пира, на который все мы приглашены.

Семинар на тему «мир»

Chaim Stern (пер. мой - В.С.)

Господь, умножь любовь
И даруй понимание друг друга.
Пусть мир и дружба
Станут как покров,
Защитой от житейских бурь.
Попутчиков Ты добрых
Помоги держаться,
С надеждой жить
И в сердце мыслить вечность,
Чтобы уснуть нам с миром.
А проснувшись, жаждать 
Внимать Тебе
И волю исполнять Твою.

Let there be love and understanding among us. 
Let peace and friendship be our shelter from life's storms. 
Adonai, help us to walk with good companions, 
to live with hope in our hearts and eternity in our thoughts, 
that we may lie down in peace and rise up waiting to do Your will. 

Завершился семинар по теме «мир», который проходил по уже доброй традиции в Заокском, недалеко от усадьбы Поленова.
Тема родилась сама собой еще несколько месяцев назад: если в прошлом году мы говорили о святости, то сейчас нужно говорить о мире, потому что мир – это одно из измерений святости, ступень к ней. Неслучайно преп. Серафим говорил: «Стяжи мир Божий, и вокруг тебя тысячи спасутся». 
И вместе с тем, эта тема – более сложная. Можно рассуждать о самых высоких вещах, но здесь все предельно обнажено: если во мне нет мира, нет мира с кем-то из окружающих или нет мира с Самим Богом, - «сохранить лицо» не получится, здесь требуются настоящие внутренние изменения.
У этой темы много аспектов.

• Мир с Богом: в чем он заключается?
• Мир как внутреннее состояние: нужно ли ставить достижение мира целью христианской жизни, правильно ли ассоциировать его с покоем, как сохранить мир посреди пучины, и как отличить подлинный мир от ложного?
• Мир во взаимоотношениях: отсутствие вражды – реально ли это, всегда ли конфликт – это плохо, что такое подлинное примирение, как просить прощения и прощать?
• Миротворчество: служение примирения - что это?

Чтобы семинар получился более продуктивным, мы заранее готовились к нему. Были записаны отдельные интервью, предложены материалы по теме . Сам семинар длился три дня, и собрал 34 взрослых с 7 детьми. 
Об установках. Поскольку тему можно рассматривать в очень разных ракурсах, изначально было предложено а) обсуждать тему в библейской перспективе б) сам семинар сделать образом мира, учиться внимательности друг ко другу в) ценить вклад каждого, делать семинар вместе. Что-то из этого получилось, жалею лишь о том, что не получилось полноценно включить тех, кто приехал на семинар с детьми, в следующий раз надо создавать отдельную группу для разработки плана работы с ними.
Трехдневный семинар был организован по принципу восхождения. 
Первый день начался с введения через видео А. Черняка, знакомство в малых группах (здесь участники делились своим опытом мира). Затем было время поразмышлять и помолиться в одиночестве, чтобы затем обсудить, что мешало именно в тот момент быть в мире, чем пытались преодолеть это – или же поблагодарить Бога за то, что мир есть. Завершалось все видео с Фаддеем Витовницким, на которого достаточно просто смотреть, чтобы понять, что такое мир, и общей молитвой – приготовлением к Литургии. 
Второй день начался со службы в Бехово, в церкви, построенной Поленовым на берегу Оки. Мы приехали чуть раньше. Удивительный вид, когда природа просыпается… Потом служба. Люди радостными отходят с исповеди, почти все причащались. Если говорить о радости и мире – то они вот тут, никуда не нужно ходить. Дети недалеко от церкви нашли булыжник с доисторической окаменелостью, все вместе поехали на обед. После обеда – беседа В.В. Сорокина, который говорил о важности подлинности для того, чтобы вступать в настоящие отношения с другими, затем мы читали Писание, и это был хороший опыт для медленного чтения, когда не мы вчитываем что-то в Книгу, а она читает нас. Затем – спорт и творческие мастерские, и после ужина – видео с И.Я. Грицом, после которого родилось ощущение, что здесь будет уместна тихая молитва со свечами. Многие говорили, что это было самым сильным переживанием. 
Уже в третий день после утренней молитвы и завтрака мы говорили о том, как расти в мире – от внутреннего мира с Богом к миру с собой, с другими, к прощению и принятию, и, наконец, к миротворчеству, которое по-настоящему предполагает не слова и добрые пожелания, но готовность к жертве. Чтение Евангелия от Иоанна (14:12-29) в группе, потом беседа с Ильей Яковлевичем, благодарственная молитва, сборы и отъезд…

Вот что говорили участники во время обратной связи:
Материалы оказались полезны, все один к одному.
Мир и чувство мира - разные вещи. 
Мир - то, что дается, но этого всем недостает. 
Настоящий мир - только Божий, хотя есть другие состояния. 
Просто загнать внутрь свою немирность тоже не выход, нужно работать над этим.
Мир невозможен с масками, когда мы неподлинные. Начало жизни - в том, что ты хочешь, в том, куда тянутся твои подлинные желания. И, вместе с тем, вопрос: а мы готовы встретиться с Ним?
Мир - это не расслабленность, а духовная собранность, бодрость, духовная работа, или, словами М. Пришвина, «Гармония - это привычка к борьбе». 
Было важно услышать мысль ст. Фаддея, что «дурные мысли разрушают вашу жизнь». Так важно думать хорошее! 
Открылось, что никто извне лишить мира тебя не может. Мы должны смотреть не на себя, а на Него, идти к Нему. С молитвой слушать других, когда они немирные. Появился опыт мира с кажущимся «другим».
Важно, что путь мира - это путь не слов, а жертвования собой (примеры Аарона, страдающего Мессии).
Семинар оказался незагружённым, это понравилось. При этом – мы прожили емкое время. Такие семинары дают общую платформу для всех нас. Как в книге «Свеча от гроба Господня» С.Лагерлеф, мы менялись за это время. Такие семинары - как глоток воздуха, вместе с тем, это только начало, нужно продолжение. Хочется поэтапных методик. Лекции были полезны для покаяния. Хорошо, что было включение разного опыта – и в материалах, и в молитве. Хочется знакомиться с разными духовными практиками. Например, попробовать по-настоящему длительный период молчания перед чтением, почитать так, как читают с обсуждением в парах и комментариями учителя иудеи.
Очень понравились свечи в тишине, и вообще сам семинар дал ощущение непрерывной молитвы, хочется в этом находиться. Это путь к сосредоточенно молитвенному пребыванию с Богом в тишине. Было важно поразмышлять о поиске внутреннего себя - перед молитвой. 
Наконец пошло медленное чтение. 
Очень запомнилась природа и храм, Литургия сыграла важную роль – было ощущение, что все вместе. 
Семинар стал возможностью сказать Богу, что я в этом (мире) нуждаюсь. 
Раньше состояние мира достигалось за счет других, сейчас сама наполняла себя молитвой. 
Появилось видение, как дальше строить духовную работу. Вместе с тем, еще неясно, как совместить работу над собой и мир.

Благодарность организаторам и хозяевам! Надеюсь, что будет и продолжение уже по содержательной части семинара :)

Записи семинара:

В.В. Сорокин. Как достичь внутреннего мира 1

В.В. Сорокин. Как достичь внутреннего мира 2

 

А. Черняк. Мир в христианстве

о. Петр Мещеринов. Мир Божий

И.Я. Гриц. Благословения мира

О.М. Красникова. Мир душевный 

о. А. Лоргус. Я и мир

Фаддей Витовницкий. Каковы твои мысли, такова и жизнь твоя 

Печатные материалы, выложенные на форуме (статьи, книги, в т.ч. святоотеческие поучения по теме, преп. Силуан, ст. Фаддей Витовницкий, архим. Виктор (Мамонтов), Дж. Форест, Ж.Ванье и др.)  

«Печаль» и «веселие»

Есть два внутренних побуждения, стимулирующих работу нашей памяти, как бы два удара молоточком, которые высекают воспоминания, таящиеся под спудом: перенесенная некогда боль (во многих ее разновидностях: стыд, гнев, обида...) и благодарность. Голос благодарности куда более тихий, чем стон боли, зато у нее больше тем, вариаций, имен. Благодарность - это всегда зашифрованная весть о Боге, о Котором мы узнаем, еще до того, как овладеваем языком или только алфавитом веры. Иногда обе эти вида памяти, та, которая отзывается болью и та, которая откликается благодарностью, как бы сливаются воедино. «Нет ничего страшнее памяти смертной и дивнее памяти Божией, - говорит Добротолюбие, - та вселяет спасительную печаль, а эта исполняет духовным веселием. Ибо пророк Давид поет: "Помянух Бога и возвеселихся" (Пс.74,6); а Премудрый учит: "поминай последняя твоя и во веки не согрешишь" (Сир.7,39)». (Илия пресвитер, Добр.Ш, 432).

Настоящее мое размышление будет посвящено скорее духовному веселию, чем спасительной печали, хотя и то, и другое служит познанию памяти Божией. Но если говорить о познании Священного Писания, то оно происходит прежде всего в радости, с «веселием Давида». «Радуюсь я слову Твоему, как получивший великую прибыль... Душа моя хранит откровения Твои, и я люблю их крепко» (Пс.118, 162, 167). Впрочем, всем ли эта радость доступна, всякая ли душа готова откровения полюбить? Есть старый забытый спор о восприятии Библии, так до сего дня и неразрешенный. Протестантизм говорит (устами Лютера): нет на свете более ясной Книги, всякий сапожник, любая кухарка способны ее понять. Православие откликается (когда откликается): Да, действительно, Библия может быть яснее ясного, но ведь эту ясность надо еще стяжать, этой ясности надо научиться, стать достойным ее. И потому начнем со спасительной печали покаяния в своем неразуме, в гордыне и несмирении, и дабы не согрешить ложным мнением, пойдем прежде всего на выучку к тем, кто уже воспитал свой ум для Слова, т.е. к толкованиям святоотеческим.

Если мы прислушаемся к католическому решению, то оно типологически близко к православному, только здесь роль святоотеческого наследия при подходе к Писанию принимает на себя не какая-та далекая в веках, духовная, авторитетная инстанция, а вполне конкретная иерархическая структура, следующая в свою очередь не менее конкретным вероучительным документам, последним из которых является Конституция Второго Ватиканского СобораDeiVerbum.

Пожалуй, православное решение, изложенное здесь достаточно вольно, представляется мне наиболее глубоким, хотя ни один древний авторитетный учитель не вправе лишать ученика его свободы. Чтение

Писания, или скорее общение с ним, - это всегда благодатное событие, которого Христос удостаивает нас, но к этому достоинству ума, внимающему Слову Божию, мы еще должны найти доступ. Откровение Писания подобно чуду, а чудо, как мы знаем, происходит по милости Божией, как и по нашей вере. В данном случае речь идет о чуде, которое совершается в разуме.

Спрятанная жемчужина

Описание этого чуда в Евангелии очень кратко, оно занимает одну строку. Строка эта всегда казалась мне загадочной. Когда Иисус перед самым Вознесением в последний раз встречается со Своими учениками, ест с ними рыбу и мед, Он как бы выступает экзегетом слов Своих, сказанных во времена земного Его служения. «Вот то, о чем Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному о Мне в законе Моисеевом и в пророках и псалмах. Тогда отверз им ум к уразумению Писаний» (Лк. 24, 44-45).

Ученики Воскресшего, должно быть, и раньше не были обделены умом и, разумеется, знали Писание, причем не понаслышке, как «невежды в Законе», а пройдя школу самого Иисуса, у которого Писание, судя по евангельским свидетельствам (особенно от Матфея), буквально не сходило с уст. И все же ум их нуждался в «отверзении», в неком изменении внутреннем для того, чтобы уразуметь то, что они и так знали, помнили, может быть, выучили назубок. Но Христос «отверз им ум», словно дал опознать Самого Себя в «законе..., пророках, псалмах». Мы знаем, что чтение священных Текстов было действием сакральным, овладевающим не только умом, но и освящающим все существование иудея. В религии Моисея всегда существовала традиция разгадывания тайного эзотерического смысла, скрытого за буквами Торы, и в этом смысле Иисус как бы оставался в ее русле. Однако тайный смысл Писания есть в то же время смысл предельно открытый. Этот смысл есть Он Сам, Бог-Слово, Слово же говорит, обращается к нашему разуму. «Я говорил явно миру, - так Иисус защищает Себя на суде первосвященников, - и тайно не говорил ничего» (Ин.18,20). Открытость, явленность Христа остается самой непостижимой Его тайной. И эта явленная тайна живет и в нашем познании. Слово Божие мы стремимся познать верой, но верой, взыскующей разума, не желающей оставаться в некотором мистическом полумраке со скользящими вокруг тенями. Недаром образы Христа, которые мы находим в Писании и достойных доверия толкованиях его, всегда конкретны, зримы и даже предметно «тверды». Он - жемчужина, спрятанная в поле, по толкованию св.Иринея Лионского, однако поле - это весь мир. «Эта жемчужина сокрыта в Писании под покровом разных образов и притч, которые нельзя было понять до пришествия Христова, - говорит св.Ириней. - Об этом было сказано пророку Даниилу: "сокрой слова сии и запечатай книгу сию до последнего времени; многие прочитают ее и умножится ведение"» (Дан.12,4).

Однако - прервем цитату - эту жемчужину мы находим, она сама бросается нам в глаза. «Также и Иеремия говорит, продолжает св. Ириней. - "В последующие дни вы ясно уразумеете это" (Иер.23, 20). Поистине всякое пророчество являлось лишь в качестве загадок, но в момент совершения оно приобретает точное свое значение» («Против ересей»). Ириней Лионский традиционно относит это различие пониманий Ветхого Завете к противопоставлению иудейского и христианского истолкования Писания, но разве не были уже христианами те благочестивые иудеи-апостолы, обедавшие когда-то с Воскресшим Господом на берегу Галилейского озера? Однако и они, как читаем, нуждались в «отверзении ума». И не только они, но и мы с вами тоже, и, наверное, куда в большей степени. Дело здесь вовсе не в притчах и прикровенных образах; многоценная жемчужина заброшена в нас в виде совершенно ясных евангельских слов («ибо на свете, повторим, нет более ясной книги»), и вместе с тем каждому эту ясность нужно извлечь из неисследимой тайны, до последней глубины которой никому из нас не добраться.

Исполнение Слова

«Исследуйте Писания..., а они свидетельствуют о Мне», - говорит Иисус (Ин. 5, 39). Попробуем подойти к свидетельству Писания, начав со времени, на которое ссылается св.Ириней. Иеремия предрекает «последующие дни», благоприятные для уразумения, Даниил - «последние времена, когда умножится ведение». Вспомним слова Иисуса в синагоге Назарета после чтения пророка Исайи: «Ныне исполнилось писание сие, слышанное вами» (Лк. 4,21). Все Писание исполняется во Христе, Закон и Пророки, Писание надежд, когда от «избытка сердца говорят уста» и безмолвное писание твари, «стенающей доныне», писание звезд и писание трав, писание рек и писание времен. «Последние времена» или «последующие дни» вмещают в себя полноту Божию, телесно обитающую во Христе. Также и земные, исторические дни Иисуса могут стать днями исполнения Слова, вместить в себя полноту Царства Божия.

«Пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие Царствия Божия и говоря, что исполнилось время и приблизилось Царствие Божие» (Мк.1, 14-15).

Время исполняется - онтологически, в предвечном замысле Божием - и остается историей, часами и днями, проведенными в Галилее. Царство приблизилось - и осталось невидимым, как для глаз, так и ума. Две тысячи лет существования Церкви Христовой представляются мне путем в сторону Царства, которое близко, в каком-то немыслимом соседстве с нами, хотя мы его и не видим, к этому исполнившемуся времени, хотя мы его и не чувствуем. Это царственное время приоткрывается в опыте святых, в молитвенном подвиге и озарении, в любви, которая не ищет своего, наконец в таинствах Церкви, прежде всего в Евхаристии. Когда мы приближаемся к этому опыту, мы имеем в себе свидетельство, которое невозможно уловить, хотя оно и остается в нашей памяти, того что нечто действительно произошло. «Новое время, время Царства Божия и исполнения его Церковью, входит теперь в падшее время "мира сего", чтобы нас, Церковь, возвести на небо и претворить в то, "что она есть": Тело Христово и Храм Святого Духа» (Прот.А.Шмеман, Евхаристия. Таинство Царства, Париж, 1988, стр. 59).

«Претворить в то, что она есть» можно и должно не только Церковь как Тело Христово, но и Церковь как Слово Божие, которое пребывает внутри нас. Писание есть словесное Тело Христово и местопребывание Святого Духа, построившего Себе храм в священном Тексте. Однако «Всевышний не в рукотворных храмах живет», по слову первомученика

Стефана (Деян. 7,48), стало быть, не только в буквах, фразах и смыслах Текста, хотя этот текст служит для Него почвой и кровом, и телом, но в чем- то таком, что нельзя ни осязать, ни помыслить. Так и Писание, когда разум усваивает его, цитирует, анализирует его текст, остается по сути скрытым, нуждающимся в том, чтобы его открыли, отверзли для подлинного разумения, для исполнения времени его - в нас.

Покрывало, лежащее на сердце при чтении Писании, снимается Христом, как говорит ап.Павел (см.2 Кор.3, 15). Павел в своем послании говорит лишь о «сынах Израиля», но здесь есть иносказание. Такое же покрывало лежит на сердцах у всех, и снимается лишь употребляющими усилие, по слову Иисуса. Когда наш ум уразумевает для себя Писание, то Царство будущего века, Царство Христово, выступает из его скрытых недр и заполняет его и тогда наш ум становится неожиданно свободным и в эсхатологическом смысле «царственным».

«Ибо Царство Божие внутри вас есть».

«Тайна, сокрытая от века....»

Есть прямая аналогия между «внутренним деланием» и уразумением Писания, ибо и то и другое совершается в сердце человека. Разум, который делает вид, что отдает приказы, - говорит нам «пойди», и мы идем, говорит «сделай», и мы делаем - на самом деле лишь выполняет работу управляющего. Он ведет нашу мысль туда, куда ему указали, однако того, кто задает направление, всегда бывает почти невозможно застать за работой. «Из сердца исходят злые помыслы...» - и наш ум с готовностью облекает их в мысленную форму, однако когда к сердцу приближается Царство, пусть даже издалека, оно может дать какие-то побеги и в нашем разуме, даже и в философствующем. Отсюда возникают многие непреложные доказательства бытия Божия, чей мрамор тотчас превращается в солому, как только Бог исчезает с нашего горизонта.

Мы знаем, что есть аскетическая практика нисхождения ума в сердце, коей овладевали лишь после долгого молитвенного подвига, и она применима в той же мере и к аскезе Писания. Ум нисходит в сердце Писания, освобождаясь от тяжелого покрывала, затемняющего его смысл. И там, в сердце, которое открывается приблизившемуся Царству, наш разум учится читать по складам «письмо Христово (через служение наше) написанное не чернилами, но Духом Бога Живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца» (2 Кор.2, 3). И здесь есть иносказание, если мы вспомним известную молитву: вынь из меня сердце каменное, даждь мне сердце плотяное. Ибо от каменного сердца каменеет и разум, плотяное же сердце, сердце, которое перекачивает живую кровь, может овладеть и азбукой «письма Христова», написанного Духом.

«Отцы и братия, - говорит св.Симеон Новый Богослов, - духовное познание подобно дому, построенному посреди познания мирского и языческого, в котором хранится запечатанный шкаф, а в нем сокровище богодухновенных Писаний, и это сокровище никогда не смогут увидеть входящие в дом, пока не будет он им открыт. Однако человеческое знание никогда не сможет открыть его, и потому богатства заложенного в нем Духа остаются неведомыми мирским людям.

Человек, не сведущий о том богатстве, заключенном в запечатанном шкафу, может взвалить его себе на плечи, как он мог бы прочитать и выучить наизусть все Писание, цитируя его как Псалом, не ведая о том даре Духа Святого, который сокрыт в нем» (Cath.24).

Когда Христос отверз ум Своих учеников для уразумения Писания, Он открыл его как некое хранилище, чтобы пролить свет на то, что таилось в темноте, было там спрятано. Таилось же там пророчество о Живом Христе, Который в тот момент стоял перед апостолами, Его распятии, Его телесном Воскресении («осяжите Меня и рассмотрите...»), и собственно, именно такое опознание истины сделало их апостолами, «отверзение ума» было действием Святого Духа еще до Пятидесятницы. Ну, а после нее, когда мы уже не знаем Христа по плоти, Дух совершает то же чудодействие: отверзает ум наш, запечатанный как сейф, запертый как темница, чтобы освободить тайну Христа, «тайну, сокрытую от века...», которая загорается в сердце и облекается в познание, оставаясь недоступной, непознаваемой.

«Молитесь также и о нас, чтобы Бог отверз нам дверь для слова, возвещать тайну Христову, за которую я и в узах» - восклицает апостол Павел (Кол.4,3).

«Затмение Бога»

Только почему дверь эту надо все время открывать? Почему тайна Христова нуждается в освобождении или в очищении, требующем усилий? Нелегко объяснить почему, но мы знаем твердо, что это так. «Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча...» (Евр.4,12), но меч тупеет и ржавеет в уме нашем, оставаясь без употребления. Тайна тускнеет с ужасающей быстротой, если не снимать с нее тяжелых испарений земли или патины времени. «Затмение Бога» - так называется одна из книг Мартина Бубера, - есть не какое-то помрачение лишь одной тупой безбожной эпохи, но постоянный фон человеческого существования в истории. В современном российском обществе, лишь так недавно вышедшем из беспросветной полосы гонений и зажимов, поначалу, казалось бы, религиозно встрепенувшемся, потянувшемся к Слову Божию, доля постоянно читающих Священное Писание, живущих им, вероятно, достаточно мала среди массы переступающих порог православных храмов, а сама эта масса, заметим, никак не превышает пяти процентов российского населения. На Западе же столько отпрысков из традиционно христианских семей, в юности побродив по наркотикам, дискотекам и восточным религиям, часто в конце концов так и остаются в одной из них, например, буддизме, кришне или исламе. Причина проста, по крайней мере, на первых порах: им там ново, экзотично, а, главное, нескучно. Потом уже, когда вы принимаете какую-то веру, ее логика начинает действовать в вас уже самостоятельно, а западный человек нередко следует своей логике до конца. Так, в Италии самые жесткие, наименее диалогичные из приверженцев Корана, требующие снятия распятия со школьных стен, - прозелиты из итальянцев.

Впрочем, может быть, они и правы. Когда средоточие веры нашей, осязаемое, как все в христианстве, и столь же недоступное для разумения, выглядит как некая безделушка, часть мебели, атрибут культуры (защитники распятий, так и говорят: «атрибут культуры»), может быть, его лучше спрятать. Не берусь судить. Но точно также и Слово Божие, распахнутое для всех, беззащитное, как и любые человеческие слова, легко становится частью нашей повседневной, нашей религиозной, нашей стершейся речи. Нет слова более изношенного, чем «Бог». Если где-то существует Гулаг для слов, то «Бог» должен находиться там в самом гиблом, последнем месте, на общих работах. Ибо «Бог» не сопротивляется, не защищает Себя ни от повседневной болтовни, ни от того, чтобы служить атрибутом нашей атавистической, племенной или сентиментальной религиозности. Кстати, в исламе, а в иудаизме особенно, предусмотрены специальные средства ограждения святости того, что не должно произноситься всуе. Да и в христианстве, нашем православном, католическом, протестантском христианстве, такие средства имеются, только остаются без употребления.

Часто бывает невыносимо видеть всю эту захламленность на «месте святе». Проповеди, которые мне доводится иногда слышать по телевизору или в храмах, многословны, приземленны, благодушно моралистичны, иногда невыносимо пересахарены. Священные символы как атрибуты культуры стареют прямо на глазах, жизнь медленно-медленно (ибо традиция еще сильна) тает в них. Христианство, на мой взгляд, уходит в какое-то подполье, может быть, очень уютное, очень культурное, со всеми юридическими гарантиями для свободы совести, предоставляемыми обществом, которое эту самую совесть душит иным, но тоже очень цивилизованным способом.

Впрочем, и подполье может пойти нам на пользу. Оно в силах сделать то, что не удалось сделать ненависти и насилию: пробудить память о смертности христианской цивилизации, как и о смертности нас самих не только как биологических существ, но и как наследников великого Предания, которое будет некому оставить. Не потому, что последующие поколения будут совсем уж невосприимчивы к наследию христианства, но потому что мы разучимся открывать Слово Божие, в самих себе. В самые благополучные, в самые «симфонические» времена об этом предупреждали столь укорененные в этом наследии святые как Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, Иоанн Кронштадский. Их исторический пессимизм, звучавший, вероятно, чудачеством в православной империи, оправдал себя более чем с лихвой, однако ни пессимизму, ни оптимизму в христианстве никогда не принадлежит последнее слово. Последнее Слово - всегда Божие, и каждому поколению, каждой христианской душе следует отыскать его, ибо оно в нас самих.

Оно есть то «письмо Христово», «написанное в сердцах наших, узнаваемое и читаемое всеми человеками» (2 Кор.3,2). В этом «письме» зашифровано, простите слишком современный язык, ДНК нашей человечности в Боге. В том письме - ключ к любым открытиям, в том числе и научным, как и загадкам будущей истории. И когда его больше не хотят читать, оно как бы стирается само собой, и на месте его все прочие экзотические, мистические или гуманистические школы пишут свои письмена.

Когда Христос отверз им, ученикам, и всем нам, вслед за ними - ум к уразумению Писания, Он открыл в то же время и природу нашего разума, способного, как некогда чрево Девы Марии, нести в себе тайну Слова. Эта Тайна и есть Он сам, который «вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр.13,8). Вчера - в Писании, сегодня - в вере, во веки - как Судья, Спаситель, Премудрость, сотворившая мир и Любовь. Это открытие разума дается и как дар и как задание всей жизни, требующее извлечения, откапывания, ибо Слово всегда лежит глубже, чем мы видим, чем можем догадаться. Это раскапывание требует иногда не только неимоверных, непрестанных усилий, но и множества жертв. Столько ценных пород нашей души приходится выбрасывать, столько глубоких мыслей бывает необходимо подвергать «феноменологической редукции», чтобы докопаться до их ядра. Но многоценная жемчужина стоит того. Ибо в ней Закон и Пророки, Отцы и свидетельства собственной нашей души. Я закончу словами одного из самых великих учеников Христовых, преп. Максима Исповедника, который точнее, дерзновеннее говорит то, что и мне хотелось бы сказать:

«Научившийся, наподобие патриархов, откапывать в себе (духовное) делание и созерцание колодези ведения, обретает внутри (них) Христа - Источника Жизни. Премудрость нас призывает пить из него: "Пий от своих сосудов и от твоих кладенцев источника" (Притч.5,15) - исполняющие это обретут сокровища Ее, сущие внутри нас». (Гностические главы, Вторая Сотница, 40).

И вот, простите, еще:

«Слово Священного Писания благодаря возвышеннейшим умозрениям совлекает с Себя (всю) телесную связь речений, облекших его, являясь словно в гласе хлада тонка (2 Цар. 19,2) зоркому уму... Подобное случилось с великим Илией, удостоившимся в пещере Хоривской столь великого видения... Пещера же есть сокрытость мудрости, (таящейся) в уме; оказавшийся в ней таинственно ощутит ведение, которое превыше всякого чувства; в ней, как говорится, обитает Бог» (Там же, 74).

Психологи говорят нам, что каждому ребенку присуща память о времени, которое предшествовало его рождению, и чувство утраты этого мирного времени. Человеческий род так же помнит доисторический Райский сад и чувствует свою потерянную невинность. Одна из тем православной литургической молитвы в начале Великого поста - это Адам, плачущий вне рая, который он потерял, но помнит.

Однако Райский Сад из первой главы Бытия напоминает о себе человеческому - и христианскому - воображению не только через чувство утраты и тоски.

В этой краткой статье я намереваюсь предложить некоторые другие «измерения» Рая. Мы не собираемся иметь дело с богословским вопросом о том, до какой степени, помимо известной нам по умолчанию, или какой протяженности Рай нами утрачен, но обратить внимание на его постоянное присутствие в человеческом воображении и понимании опыта.

Может быть, мы могли бы начать с любимой о. А. Шмеманом поэмы нью- йоркского еврейского поэта Чарльза Резникова.

Когда я однажды бродил

Наедине с моими несчастливыми мыслями,

Я огляделся и увидел

Что пришел в солнечное место,

Знакомое и все же чужое.

«Где я?» - спросил я прохожего. - «В раю».

«Как может это быть Раем? - я спросил, удивленный,

Поскольку там были фабрики и автомобили.

«Это он и есть, - ответил он мне, - Вот Солнце, что светило Адаму когда-то, И тот же ветер, что дул на него». Нью-Йорк 1951

Здесь, конечно, понимание, что, в конце концов, это все тот же мир, который создал Господь, уравновешивает горечь потери. Для христиан же Христос есть Тот, Кто раскрывает мир таким, как его задумал Бог, поэтому на Рождественской Вечерне Православная церковь поет:

«Придите, возрадуемся Господу, поведая настоящую тайну: разделяющая стена разрушена, огненный меч убегает, херувимы отступают от древа жизни, и я опять вкушаю от пищи райской»...

Также св. Максим Исповедник в Трудности 41 включает воссоединение земли как рая (Эдема) с землей обитаемой в число пяти соединений, совершившихся в воскресшем Христе. Четыре других - это воссоединение мужского и женского, небесного и земного, умопостигаемого и чувственного, и тварного - нетварного.

Но если в моменты, подобные описанному Резниковым, наш мир и Рай ощутимо сливаются, все же в основном мы не ощущаем себя в Раю, или по крайней мере не в такой полноте и не с такой легкостью.

Именно в Испании, где сады были важнейшей составляющей жизни, в частности, высшего общества, произошел расцвет средневековой еврейской духовной литературы, и именно из Испании регулярные сады пришли в Европу. На этом фоне наш мир виделся авторами этой литературы как непрерывная череда внешних и внутренних садов, восходящих к Саду Эдемскому. Сад, по обобщению Артура Грина, есть скрытый уровень божественного и человеческого бытия, это не один только утраченный Эдем из библейской истории, и не тот только рай, в который воспарят наши души после смерти,- это Верхний мир, отраженный в наших садах. Сад внутри сада, где верхний питает нижний.

Образ реки непрерывного творения, нистекающей из Эдема в наш мир....

Схожее видение воплотил Данте в описании Земного Рая на вершине горы Чистилища, на вершине, которая сама и есть Сад Эдемский. Он размещен там, чтобы пребывать над беспорядком уровня нашей повседневной жизни. Здесь дует ветер в согласии с движением звезд. В огромных лесах этого сада нет троп, и все же там легко найти дорогу, и Данте видит пышную процессию и затем находит две реки. Испив из одной, мы избавляемся от горечи воспоминаний, другая возвращает нам осознание добра. Я полагаю, это центральное место Божественной комедии, столь ценное и важное, само по себе является восхитительным садом, желанным для посещения.

В наши дни, во времена харизматического обновления церквей, американский гимнописец Энди Парк, вряд ли знакомый с еврейской духовной литературой и даже с Данте, имел что-то вроде видения реки, сбегающей с Божьей горы, и написал гимн, начинающийся словами:

«С горы стекает река

Она освежает все на своем пути

По полям и через долины

Река стремится, и она уже здесь».

Ощущение Рая как сокровенной стороны жизни лежит в основе концепции «инскэйпа», проникновения в истинную природу, духовную сущность вещей у английского поэта Джерарда Мэнли Хопкинса. Хелен Гарднер пишет: «Для Хопкинса проникновение есть нечто большее, чем восхитительный чувственный опыт. Для него это - инсайт, погружение, милостью Божией, в сугубо духовную реальность, видение характера, мелодии, воздуха вещи с той стороны, с которой ее видит Бог. Хопкинс особенно любил средневекового философа Дунса Скота и вполне мог понимать Скотову «этость» вещи, ее эссенциальность ("haecceitas") близкой своему «проникновению».

Тогда из данного краткого обзора возможно видеть, что, вероятно, Сад Эдемский - это не просто память о человеческом появлении когда-то давно, в прошлом, и не только, с другой стороны, проекция в прошлое нашего возможного будущего, но в христианской и еврейской духовной традиции это - внутренний уровень нашей реальности, уровень скрытый и - несущий.

Чтобы завершить параллель с Адамом, рыдающим за пределами Рая, у нас есть поэт Роберт Лакс, ожидающий Рая - того Рая, который ожидается, и в ожидании и в постижении сокровенной сущности вещей переживается и помнится нами.

«Я смотрю вперед. Всматриваюсь в точку, уже исчезающую или еще невидимую, вдали в будущее, где появится кто-то или что-то, кого я смогу узнать (где ты появишься).. .мой человек, моя возлюбленная, если хотите; мое заветное существо, та, что я помню всегда, будет там».

Райский сад всегда с нами, заветный, приснопоминаемый и таинственно присутствующий в каждое мгновение.

Прощение: общий взгляд

В.С. Стрелов

В вопросе прощения существует как минимум три неверных позиции. С одной стороны, некоторые считают, что прощение нельзя давать даром, его нужно заслужить. Другие убеждены, что прощать необходимо всегда, и, раз установив отношения, сохранять тот же уровень близости вне зависимости от поведения других людей. Третьи считают, что самим просить прощения излишне, потому что христиане должны прощать друг друга  автоматически. Давайте посмотрим на этих людей внимательнее.

Марина постоянно терпела унижения от своего мужа. Наконец она развелась с ним, но до сих пор постоянно переживает о том, насколько он был неправ. Когда она слышит его имя, то ей становится нехорошо, и хочется плакать и жаловаться на обиды, нанесенные ей. Хотя его больше нет рядом, она считает, что, поскольку он не извинился по всем пунктам, она не должна его прощать.

Сергей вырос с представлениями о том, что гнев – это нехристианское чувство, и ему необходимо быть в мире со всеми людьми. Поэтому он терпит, когда кто-то унижает или использует его, и не идет на открытый конфликт. Когда же терпеть становится невмоготу, он разрывает отношения, а потом мучается чувством вины и стремится как можно быстрее восстановить прежние отношения.

Елена привыкла считать себя правой во всем. Когда кто-то осмеливается заявить ей о том, что она неправа, она убеждает других в том, что им недостает духовности, они чего-то не понимают, беспокоиться не о чем, - а делать надо все равно так, как считает она. Если даже она и была не права в прошлом, зачем об этом думать: ее обязаны прощать - иначе какие же мы христиане, тем более, что она так много для всех делает. При этом она изливает справедливый гнев и винит других в несправедливом к ней отношении.

Разумеется, многое в этих историях нужно было бы взять в кавычки. Хотя звучат цитаты из Писания, мы интуитивно чувствуем, что позиции этих людей не соответствуют здравому учению.

Происходит так потому, что люди часто не понимают сути и смешивают три разных понятия: покаяние, прощение и примирение.

Ключевые определения

Покаяние – это признание согрешившим собственной неправды и искупление вины, сопровождающееся изменением поведения.

Прощение – это снятие обвинений с обидчика, его оправдание. Прощение – это дар, для прощения достаточно доброй воли одного потерпевшего.

Примирение – это результат совместного действия покаяния и прощения, это восстановление отношений.

Прощение в Св. Писании

Прежде, чем рассуждать об отношениях между людьми, посмотрим на отношения человека с Богом. Они более очевидны, потому что в них не может быть двух виновных. В Боге нет зла и греха, отношения человека с Богом нарушаются только из-за грехов людей. И Закон наглядно описывает, что должно произойти, чтобы отношения были восстановлены.

Прежде всего, человек должен понять, что он неправильно поступает. Об этом ему подсказывает обличение от людей и собственной совести, но более точно – знание Закона, заповедей и Дух Святой. В таком случае человек должен 1) исповедать свою неправду и 2) принести жертву искупления: Скажи сынам Израилевым: если мужчина или женщина сделает какой-либо грех против человека, и чрез это сделает преступление против Господа, и виновна будет душа та, то пусть исповедаются во грехе своем, который они сделали, и возвратят сполна то, в чем виновны, и прибавят к тому пятую часть и отдадут тому, против кого согрешили (Числ.5:6-7)

Разумеется, он должен 3) изменить свое поведение, обратиться от греха на путь правды, путь жизни. Только тогда возможно возобновление отношений: Когда ты будешь в скорби, и когда все это постигнет тебя в последствие времени, то обратишься к Господу, Богу твоему, и послушаешь гласа Его. Господь, Бог твой, есть Бог [благий и] милосердый; Он не оставит тебя и не погубит тебя, и не забудет завета с отцами твоими, который Он клятвою утвердил им. (Втор. 4:30-31)

Без обращения, исповедания грехов и искупления не бывает и примирения – таков неизменный закон жизни с Богом.

Новый Завет так же, как и завет Синайский предполагает именно такую последовательность: Закхей же, став, сказал Господу: Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама, ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. (Лк. 19:8-10)

Однако был и есть вред, который невозможно исправить, грехи, которые невозможно искупить. Кто-то их совершал потому, что, зная закон, не смог противиться искушению. А кто-то и вообще не знал о том, как поступать нельзя. Однако ни слабость, ни неведение не могут служить оправданием и сделать грех небывшим. Ради спасения людей от последствий их грехов, от смерти и приходит Спаситель. Он не ждет, когда люди исправятся, но берет инициативу на Себя. Своей смертью Христос искупает вину людей. И Он дарует прощение всем людям: Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками. (Рим. 5:8).

Именно это возвещают апостолы. Но человеку необходимо покаяться и начать новую жизнь, чтобы наступило полное примирение с Богом: Итак мы - посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом. Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом (2 Кор. 5:20-21)

Во Христе Бог дарует свое прощение раньше, чем человечество покаялось. Но примирение с Богом все же зависит от свободного ответа каждого.

Что все это говорит нам об отношениях с ближними?

Когда во взаимоотношениях что-то повреждается, нам также необходимо пройти через эти этапы. И хотя в нарушении человеческих отношений нередко виноватыми оказываются обе стороны, все же в конкретных случаях можно выделить согрешившего и потерпевшего. Иногда сам человек понимает, что поступил неверно, и тогда он кается, делает первый шаг. Но люди могут не замечать собственного греха или оправдывать себя собственной слабостью. Если же пострадавший будет закрывать на это глаза, отрицать это, он будет просто обманывать себя и копить внутри себя гнев и вражду, а это тоже грех: Не враждуй на брата твоего в сердце твоем; обличи ближнего твоего, и не понесешь за него греха (Лев. 19:17) Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему, потому что мы члены друг другу (Ефес. 4:25)

Вне зависимости от того, достигло ли обличение цели, или нет, мы так же, как и Бог, можем простить того, кто нас обидел. Прощение – это дар, но для христиан, прощенных Богом, это также и заповедь. Тем более мы можем даровать его, что Божье прощение, дарованное верующим, несоизмеримо больше: Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете (Лк. 6:37) Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших. (Мф. 6:14,15)

Однако только если обидчик действительно кается, только тогда возможно примирение и восстановление отношений: Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему; и если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится, и скажет: каюсь, - прости ему. (Лк. 17:3-4)

Если же обличение не достигло своей цели, и человек каяться не хочет, необходимо прекратить с ним отношения: Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18:15-17)

Выводы из представленных примеров

Теперь мы видим, что, путая прощение и покаяние, Марина сама держит себя в тисках негатива, отказываясь дать прощение. Перестав винить своего мужа и простив его, она ничего не потеряет, только приобретет. Разумеется, для того, чтобы вновь вступить с ним в отношения, с его стороны требуется покаяние – но это уже его дело.

Сергей ошибочно считает, что примирение не требует покаяния другой стороны. Между тем, простив, он не обязан восстанавливать прежние деструктивные отношения. Разумно установив границы в общении с обидчиком, он может помочь другому человеку осознать свою неправду и прийти к покаянию.

Елена забывает о том, что успех в одном не отменяет необходимости покаяния в другом, а то, что христиане призваны прощать, не означает, что они должны терпеть ее некорректное поведение. Искреннее покаяние помогло бы ей куда больше, чем попытки давить на чувства других людей с целью добиться примирения.

Углубимся в детали

От обличения к прощению, покаянию и примирению – таков путь восстановления отношений.

• Но как обличить, чтобы это не ухудшило ситуацию, а действительно побудило к покаянию?
• Как сделать так, чтобы покаяние стало зримым и действенным, и было принято потерпевшей стороной?
• Каковы этапы, которые проходит каждый, кто желал бы простить? (немного об этом говорил Жан Ванье)
• Что делать, если примирение невозможно, поскольку обидчик не желает каяться и менять свое поведение?
• Как в принципе выбирать себе надежных попутчиков по жизни?
• И как примириться с самим собой?
• Как можно научить азбуке прощения своих детей?

 

О нюансах этого – в следующих статьях.

 

Катехизис (или катихизис, по-гречески «изустное наставление») - краткое изложение основ христианской веры, обычно в форме вопросов и ответов. В России первые катехизисы были написаны в 1760-70-е годы просвещенным и либеральным архиепископом (впоследствии митрополитом) московским Платоном (Левшиным). Наиболее же известным (и до сих пор использующимся) стал катехизис его ученика и преемника на митрополичьей кафедре Филарета (Дроздова), вышедший в 1823 г. и имевший более чем непростую судьбу (см. об этом ниже). Насколько нам известно, первым мирянским (т.е. написанным мирянином, а не священнослужителем) катехизисом был «Нравоучительный катихизис истинных франкмасонов» (1790) масона, мистика и соратника Н.И. Новикова И.В. Лопухина, созданный под влиянием бесед с митрополитом Платоном и опубликованный в 1798 г.

В настоящем исследовании речь пойдет о «Православном катехизисе» (далее - ПК) - документе, созданном в 20-х числах декабря 1825 г. и прочитанном 31 декабря на соборной площади города Василькова перед восставшим Черниговским полком³. Традиционно считается, что авторами этого текста были руководитель восстания черниговцев подполковник С.И. Муравьев-Апостол и его друг М.П. Бестужев-Рюмин, тоже участвовавший в этом восстании. Однако в данном случае вопрос о степени участия каждого из друзей в написании этого документа представляется несколько более сложным.

На следствии Муравьев и Бестужев выгораживали друг друга, стараясь взять на себя максимальную ответственность. А М.И. Муравьев-Апостол, брат руководителя восстания, показал, что ПК был сочинен «Бестужевым и братом Сергеем», причем инициатива в написании этого документа принадлежала именно Бестужеву-Рюмину^ь. Согласно «Донесению следственной комиссии», оба друга равным образом участвовали в

^aПод «Православным катехизисом» в настоящей работе понимается не только текст собственно катехизиса, но и тесно связанный с ним по смыслу текст «Воззвания». «Воззвание», как и катехизис, было прочитано 31 декабря 1825 г. в г. Василькове перед восставшим Черниговским полком.

^bВосстание декабристов. Документы и материалы (далее - ВД). М., 1950. Т. 9. С. 229, 241.

сочинении катехизиса «в коем ... своевольно толкуя отдельные места из Ветхого Завета, они хотели доказать, что богу угоден один республиканский образ правления»³.

Однако Верховному уголовному суду, утвердившему приговоры декабристам, степень вины обоих заговорщиков представлялась различной. Муравьеву-Апостолу ставилось в вину «составление» ПК, тогда как Бестужев-Рюмин оказывался виновным лишь в «участии в сочинении» этого документа^ь. Представляется, что в данном случае с определением суда можно согласиться: показания и воспоминания других участников тайных обществ, бывших в курсе авторства ПК (например, И.И. Горбачевского и М.М. Спиридова), единодушно приписывают идею революционной пропаганды при помощи библейских текстов именно Муравьеву-Апостолу.

Разумеется, ПК (в записках И.И. Горбачевского названный «Политическим катехизисом», а в «Донесении следственной комиссии» - «лже-Катехизисом») не является вероучительным произведением в строгом смысле этого слова, а его переклички с произведениями Лопухина (а тем более - Платона и Филарета) минимальны. Это объясняется в основном целями и обстоятельствами создания текста, призванного дать христианское обоснование идее военного восстания с целью свержения самодержавной власти. Вместе с тем, помимо целей агитационных, ПК преследовал и цели интерпретационные, учительные (по выражению Матвея Муравьева-Апостола, излагал «обязанности воина по отношению к богу и отечеству»⁰). Для его авторов-«воинов» Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина он был своеобразным professiondefoi(исповеданием веры), выражением не только политических планов, но и, говоря словами Н.И. Новикова, «практического християнства». Следует отметить, что социальная, а тем более политическая проекция христианства в русской религиозной мысли нового времени впервые возникла у масонов 1770-х гг., особенно ярко проявившись в рамках грандиозного просветительского и филантропического проекта новиковского кружка. Именно там был поставлен вопрос о христианской политике как общественном деле (параллельном или независимом от правительственной деятельности), там же были созданы и соответствующие организационные структуры.

С.И. Муравьев-Апостол вместе со многими другими заговорщиками в 1817-18 гг. участвовал в работе ложи Трех Добродетелей (основанной на месяц раньше Союза

^aВД. М., 1980. Т. 17. С. 60. ^bТам же. С. 202, 203.

^cМуравьев-Апостол М.И. Восстание Черниговского полка // Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С. 194; 14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа). М., 1994. С. 117, 132-133.

спасения), причем в течение почти полугода был ее церемониймейстером. По авторитетному мнению современного исследователя, более 120 декабристов являлись членами различных масонских лож, как в России, так и за рубежом ^a. В масонстве их привлекала возможность пропаганды своих идей и стремление завоевать руководящие посты. После неудачи этих планов большинство радикально настроенных заговорщиков уходят из лож. В литературе, посвященной декабризму, поставлен вопрос об организационном влиянии масонства на тайные общества (иерархия и структура), но относительно влияния идейного констатируется лишь то, что привело к разрыву. В этой связи Н.М. Дружинин пишет об «отягчающих» масонских формах и ритуалах, А.И. Серков - о тактических разногласиях и неудаче «политического масонства» ^b. Для нашей темы важно подчеркнуть значительное идейное преемство: трактовку христианского долга как общественного служения (что наиболее ярко проявилось у Новикова и его соратников), углубленное изучение Священного писания и постановку проблемы христианской политики (в отличие от масонства - в ее революционной форме). Последняя тема стала особенно острой после образования в 1815 г. Священного Союза, предложившего свой вариант крайне консервативной политической линии.

Прежде, чем перейти к непосредственному комментированию текста ПК, необходимо хотя бы вкратце остановиться на основных предпосылках и условиях появления в декабристском движении подобных документов (споры о способах агитации, источники и т.д.). В противном случае текст окажется вырванным из контекста, а его толкование - делом произвольным. Причем стоит отметить, что особенно сложным представляется именно «православная», христианская составляющая ПК. В немногочисленной литературе о ПК в отношении нее представлены два подхода. Первый и преобладающий - это взгляд на ПК как на документ агитационно-пропагандистский, использующий христианские мотивы и тексты для революционной агитации, по сути - чисто внешние средства для достижения глубинных целей. Идущий еще от первых опубликованных по декабристским сюжетам работ П.Е. Щеголева и В.И. Семевского^с,

^aСерков А.И. История русского масонства XIX века. СПб., 2000. С. 144-145.

^bДружинин Н.М. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933. С. 27; Серков А.И. Указ. соч. С. 296-297.

^cЩеголев П.Е. Катехизис Сергея Муравьева-Апостола (Из истории агитационной литературы декабристов) // Щеголев П.Е. Декабристы. Л., 1926. С. 231-259; Семевский В.И. Волнение в Семеновском полку в 192 0 году // Былое. СПб., 1907. № 2. С. 90-91; Он же. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909. С. 243-246.

этот взгляд утверждается в качестве аксиомы в советской историографии - в работах М.В. Нечкиной, Н.В. Минаевой, О.М. Матвеевой³. В современном декабристоведении специально ПК анализируется в монографии О.И. Киянской, посвященной восстанию Черниговского полка ^b. По ее мнению, главная его задача - «сломать укоренившуюся в солдатском сознании устойчивую вертикаль Бог - царь - офицер, убрать из нее второй элемент», чтобы обосновать свою власть и сохранить дисциплину в полку в отсутствии царя. Как считает Киянская, цели своей авторы ПК не достигли, солдаты поняли «вольность» только как разрешение на безнаказанные грабежи.

Второй подход появился сразу после 1905 года, когда были упразднены цензурные ограничения. Он представлен очерками Д.С. Мережковского и Г.В. Вернадского⁰, в которых религиозные взгляды декабристов и С.И. Муравьева-Апостола анализируются в неразрывной связи с революционными, выделяются «два лика» движения (религиозный и революционный). Мережковский трактует ПК как «основание нового религиозно-общественного порядка, абсолютно противоположного всякому порядку государственному», «младенческий, но уже пророческий лепет русской религиозной революции», зовущий к утверждению «Боговластия» не только в русском, но и во всемирном масштабе. При таком подходе, наоборот, христианские идеи ПК становятся внутренними и изначальными, а вытекающие из них революционные действия - внешними. В советской историографии впервые об этом очень осторожно и косвенно (в качестве побочного сюжета в гуще других) написал Н.Я. Эйдельман. В принадлежащей его перу и единственной на сегодняшний день биографии С.И. Муравьева-Апостола он вскользь назван Апостолом, «глаголющим во имя господне» ^d. В самое последнее время возросший интерес к религиозным взглядам декабристов привел к появлению ряда работ, в которых высказываются сходные мысли - от статей С.Е. Эрлиха и В.М. Боковой до

^aНечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955. Т. 1-2; Минаева Н.В. К вопросу об идейных связях движения декабристов и испанской революции // Исторические записки. М., 1975. Т. 96. С. 60-78; Матвеева О.В. Агитационные сочинения декабристов - членов Южного общества - и петрашевцев (Источниковедческий анализ) // История СССР. М., 1984. № 5. С. 102-109.

^bКиянская О.И. Южный бунт: Восстание Черниговского пехотного полка. М., 1997. С. 67-70.

^cВернадский Г.В. Два лика декабристов // Свободная мысль. М., 1993. № 15. С. 81-92; Мережковский Д.С. Революция и религия // Мережковский Д.С. Павел I. Александр I. Больная Россия. М., 1989. С. 647-699.

^d Эйдельман Н.Я. Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле. М., 1975. С. 254-255.

газетных заметок С. Ведюшкиной и Ю. Глезаровой ^a. Все они напоминают своим читателям о христианской составляющей революционности декабристов, но ограничиваются цитированием с минимальным комментарием, либо повторением мыслей и оценок Мережковского.

Для лучшего понимания проблемы «декабристы и вера» на примере ПК необходимо вначале обрисовать отношение заговорщиков к методам привлечения солдат на свою сторону. Вопрос о способах агитации был поставлен еще во времена Союза благоденствия, когда Н.М. Муравьев начал работать над так и не законченным «Любопытным разговором» (1820-22 гг.), представляющим антисамодержавную прокламацию, ратующую за «непременные законы» и «представительные собрания». Необходимость ограничения власти царя обосновывается в нем пониманием свободы как блага, данного человеку Творцом, а затем обманным путем отобранного монархами, которые «присвоили себе власть безпредельную, подражая ханам татарским и султану турецкому». Предвидя противоречие с известными словами Нового Завета о том, что «несть бо власть, аще не от Бога», Муравьев пишет, что «злая власть не может быть от Бога». До самодержавия на Руси «всегда были народные вечи», прекратившиеся после нашествия татар, «выучивших наших предков безусловно покорствовать тиранской их власти» ^b. Здесь явно чувствуется влияние европейской общественной мысли и традиции осмысления России (от Герберштейна и Флетчера до Руссо и «Российской истории» П- Ш. Левека, весьма популярной у русской читающей публики и бывшей в библиотеке Н. Муравьева ^c). Традиция эта была особенно дорога уму и сердцу резко полемизировавшего с Карамзиным Никиты Муравьева, но вряд ли могла всерьез увлечь простого солдата.

Текст остался неоконченным (на следствии Муравьев объяснял это занятостью работой над проектом Конституции), но его основные идеи и умственные ходы оказали определенное влияние на ПК. Во-первых, сквозной нитью через текст ПК проходит мысль о необходимости восстановить веру и свободу в России, узурпированную тиранами. Тем самым грядущее революционное дело как бы легитимизируется, вписываясь в древнюю политическую традицию, обретая русскую почву и историческую преемственность. Во-

^aЭрлих С.Е. Россия колдунов. СПб., 2004; Бокова В.М. Декабристы и их время // Декабристы и их время. М., 1995; Ведюшкина С.Н. «Мы чисты в своей совести, и Бог нас не оставит» // Независимая газета. 14.12.2000; Глезарова Ю. Союз Христа с вольностью // Независимая газета. 16.06.2004. ^bВД. М.;Л., 1925. Т. 1. С. 321-322.

^cСомов В.А. Французская «Россика» эпохи Просвещения и царское правительство (1760-е - 1820-е гг.) // Русские книги и библиотеки в XVI - первой половине XIX века. Л., 1983. С. 105-120.

вторых, ПК наследует от «Любопытного разговора» стремление оспорить сакральность царской власти, опираясь на Священное Писание, сделать хорошо знакомые по церковным службам его слова не частью чисто внешнего, обрядового действа, а руководством к практическому действию по свержению этой власти. Н.М. Муравьев передал свой, как он его называл, «катехизис в вопросах и ответах» С.И. Муравьеву- Апостолу в марте 1822 г., о чем свидетельствует запись на его оригинале, найденном в бумагах последнего.

Изучение вопроса о том, какими аргументами и как действовать на солдата, дает на материале первой четверти XIX века интересные результаты. Оказывается, многие и достаточно далекие друг от друга по своим взглядам современники были убеждены, что, по словам Ф.В. Булгарина, «в России довольно... говорить именем Бога, чтобы увлечь народ» ^a. Еще решительнее высказывался президент Российской Академии и министр народного просвещения А.С. Шишков, резко протестовавший против распространения Писания и перевода его на русский язык: «Чтение священных книг состоит в том, чтобы истребить правоверие, возмутить отечество и произвести в нем междоусобия и бунты» ^b. По его мнению, распространять Библию среди мирян было делом довольно опасным - «может ли мнимая надобность сия, уронив важность Св. Писаний, производить иное, как не ереси и расколы?». Коалиция Шишкова, архимандрита Фотия и Аракчеева, руководствуясь такими взглядами, произвела, как его называет Г.В. Флоровский, «восстание 1824 года»^с. Оно было направлено против российского Библейского общества и закончилось сожжением переведенных на русский язык первых восьми книг Ветхого Завета, а также запретом выпущенного в 1819 г. Четвероевангелия и «Катехизиса» Филарета, в котором цитаты из Писания и основные молитвы были впервые даны по- русски. Во всех последующих его изданиях (вплоть до наших дней) был восстановлен церковнославянский текст.

Парадоксальным образом в эти же годы споры о том, можно ли действовать на солдат библейскими аргументами велись и в декабристской среде. В «Записках» И.И. Горбачевского описывается один из таких характерных споров, происшедший 15 сентября 1825 г. В Лещинском лагере во время военных маневров, когда к Южному обществу присоединилось Общество соединенных славян. Главной темой спора был вопрос о способах «приготовления» нижних чинов к восстанию. Горбачевский считал, что «от

^aВидок Фиглярин. Письма и агентурные записки Ф.В Булгарина в III отделение. М., 1998. С. 395.

^bЦит. по: Флоровский Г.В. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991.

С.163.

^cТам же. С. 166.

солдат ничего не надобно скрывать, но стараться с надлежащую осторожностью объяснить им все выгоды переворота и ввести их постепенно ... во все тайны Общества». Он был убежден, что откровенность подействует на русского солдата сильнее, «нежели все хитрости махиавелизма».

С.И. Муравьев-Апостол на это резко возразил, что «открывать солдатам что- либо, клонящееся к цели Общества», очень опасно, так как они «отнюдь не в состоянии понять выгод переворота», а «республиканское правление, равенство сословий и избрание чиновников будет для них загадкою сфинкса». По его мнению, лучшим способом действовать на солдат будет апелляция к тестам Священного Писания, и именно таким образом в них «должно возбудить фанатизм» и «внушить им ненависть к правительству». Муравьев сказал, что если русский солдат узнает о содержащемся в Библии прямом запрете от Бога избирать царей (1 Цар. 8:7-11) то «не колеблясь нимало, согласится поднять оружие против своего государя».

На это Горбачевский возразил, что русский народ в целом не религиозен, отрицательно относится к духовенству, и говорить с ним на языке Священного Писания будет проигрышной тактикой, так как «здравый смысл заставит некоторых из них сказать, что запрещение израильтянам избирать царя было не божие повеление, а обман и козни священников-левитов, желавших поддержать теократию». Муравьев продолжал настаивать на своем, категорически утверждая, что «религия всегда будет сильным двигателем человеческого сердца», укажет ему путь к добродетели и поведет русский народ к великим подвигам, который доставят ему «мученический венец».

Горбачевского поддержал М.М. Спиридов, утверждавший, что воздействие на солдата с помощью Библии противоречит «духу русского народа» и не принесет никакой пользы, так как подлинно верующие люди не станут «употреблять столь священный предмет орудием для достижения какой-либо посторонней цели». Горбачевский тут же добавил аргумент, схожий с тем, который выдвигал Никита Муравьев в своем «Любопытном разговоре», а именно: «ежели ему (т.е. солдату - И.К.) начнут доказывать Ветхим заветом, что не надобно царя, то, с другой стороны, ему с малолетства твердят . Новым заветом, что идти против царя значит - идти против Бога и религии» ^a.

На этой точке спор закончился, причем каждая из сторон осталась при своем мнении, а Сергей Муравьев убрал обратно в шкатулку выписки из Библии, о которых М.П. Бестужев-Рюмин на следствии скажет, что они были подобраны «в либеральном смысле»: «.речь Самуила, место из Евангелия, где Христос говорит: Да больший из вас

^aГорбачевский И.И. Записки // Мемуары декабристов. М., 1988. С. 197-199.

будет вам слуга. Не клянитесь всяко. Не молитесь лишнее, яко язычники. Не будете рабами человека, яко искуплены кровию есть и проч.»^а Впоследствии почти все эти цитаты войдут в окончательный вариант ПК, который будет написан накануне выступления мятежного полка из Василькова, в ночь с 30 на 31 декабря 1825 г. При этом интересно, что цитаты из Священного Писания были даны Муравьевым-Апостолом по церковнославянскому тексту (с частичной и непоследовательной русификацией), затруднявшему их понимание, хотя существовал и русский перевод Четвероевангелия (см. выше). Именно это издание 1819 г. было передано в Петропавловскую крепость отцом Сергея Муравьева-Апостола^ь, и на нем Матвей Муравьев-Апостол оставил свои знаменитые тюремные пометы. Сделано это было, конечно, в силу привычности для солдат церковнославянского текста, читавшегося за каждой обедней в церкви.

Таким образом, в числе источников ПК должны быть названы «Любопытный разговор» Н.М. Муравьева и библейские тексты. Стоит назвать также и знаменитую прокламацию «К преображенцам», созданную в дни восстания Семеновского полка в Петербурге в октябре 1820 г. Как известно, С.И. Муравьев-Апостол командовал одной из семеновских рот, но сделал все для того, чтобы его рота не приняла участия в возмущении. Происхождение и авторство адресованной солдатам-преображенцам прокламации до сих пор вызывает споры среди исследователей, однако, скорее всего, эта прокламация была известна Муравьеву-Апостолу. По крайней мере, в тексте ПК можно увидеть немало перекличек с ее содержанием^с.

Так, например, в прокламации резко осуждаются цари и армейские начальники - «подлые тираны», которые «давно уже изнуряют Россию чрез общее наше к ним повиновение». Сходные мысли видим и в ПК: «все бедствия Русскаго народа проистекали от самовластнаго правления»; цари прокляты Богом «яко притеснители народа». И в прокламации, и в ПК признается недействительной военная присяга царю-тирану (прокламация: «присяга сия не вольная, а потому Бог от народа оную не принимает»; ПК: присяга «Богу противна; цари предписывают принужденныя присяги народу для губления его»). Кроме того, в обоих сочинениях восставшие солдаты рассматриваются как «священное войско», идущее «для исполнения святаго закона христианского», «воинство», которое «ограждает своими силами Отечество», идет на «святой подвиг», а

^aВД. М., 1950. Т. 9. С. 60.

^bСм. об этом: Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С. 314. ^cТекст прокламации см.: Лапин В. Семеновская история. Л., 1991.

потому должно «себя почитать в лице Царя». О сходстве ПК и семеновской прокламации писал еще В.И. Семевский, правда, П.Е. Щеголев и М.В. Нечкина с ним не соглашались³.

Зато практически все исследователи едины в признании огромного влияния испанского опыта на авторов ПК, что зафиксировано в показаниях С.И. и М.И. Муравьевых-Апостолов, а также М.П. Бестужева-Рюмина. Последний утверждал, что «давно существовавшая» в тайном обществе мысль о подобной прокламации была подана «катехизисом, сочиненным испанскими монахами для народа в 1809 году». Матвей Муравьев показывал, что ПК был составлен в декабре 1825 г., когда Бестужев-Рюмин был со своим полком в карауле в Бобруйске, а мысль «об оном Бестужев почерпнул в романе SalvandyAlonzooul'Espagne»^b. Эти известия не противоречат друг другу - в романе Н.-А. Сальванди «Дон Алонзо или Испания» описываются события освободительной войны испанского народа против наполеоновского вторжения, одним из ярких эпизодов которой стало чтение и распространение знаменитого «Гражданского Катехизиса или Краткого обозрения должностей испанца, с показанием, в чем состоит свобода и кто враги его». Этот катехизис, составленный испанскими монахами, стал действенным орудием антинаполеоновской пропаганды, необыкновенно возбуждавшим патриотические чувства испанцев. Именно чтение этого катехизиса, чрезвычайно ярко описанное в романе Сальванди, подействовало на Бестужева-Рюмина и вызвало, в конечном счете, появление ПК.

В романе Сальванди эта сцена выглядит следующим образом: «Среди шума сражения и танцев священник заявил, что для того, чтобы ознаменовать празднество, он приказывает повторить катехизис. Сначала пропели молитву. Она содержала страшные анафемы королю Иосифу и тем испанцам, которые были ему верны. На всем полуострове, с одного края до другого, религия говорила только языком мести и убийства.

Благочестивое упражнение, которого я ждал, началось. Маленький Захария, вызванный на средину круга. опустил глаза; священник обратился к нему со следующим вопросом: «Скажи мне, кто ты?» Ответ меня поразил: «Испанец, милостию Божиею». - «Сколько обязанностей у испанца?» - «Три: быть правоверным католиком, защищать святую религию, свое отечество и своего короля; скорее умереть, чем позволить себя сразить».

^aСемевский В.И. Волнение в Семеновском   полку. С. 90; Щеголев П.Е.

Указ. соч. С. 239 - 240; Нечкина М.В. Движение   декабристов. Т. 1. С. 310 - 311.

^bВД. Т. 9. С. 229.

Мария дель Кармен подняла глаза к небу, благодаря святых за счастливую память своего сына. Я удивлялся средствам, пущенным в ход для того, чтобы помрачить народный рассудок и раздражить даже детей...

Мое удивление росло во время этого упражнения, продолжавшегося чересчур долго. Священник понял это. «Как? - сказал он мне, - вы не знаете национального катехизиса, разосланного центральной хунтой для внушения молодежи этого округа чувств, которые должны одушевлять всякого испанца и всякого верноподданного». Он показал мне листочки, на которых были отпечатаны эти глупости. Священник продолжал спрашивать, обращаясь по очереди ко всем поселянам: «какого наказания достоин испанец, пренебрегающий своими обязанностями?» - «Бесчестия, смерти, конфискации имущества и лишения почестей, даруемых государством всем законным гражданам». «На что мы должны надеяться?» - «На усилия нашей матери родины». - «Что такое родина?» - «Соединение многих лиц, которыми управляет король по законам.» - «Какого счастья мы должны искать?» - «Такого, какого, нам не могут дать тираны.» - «Что же это?» - «Гарантии наших прав, свободное отправление нашего святого культа, монархическое правление по испанским конституциям.» - «Но есть ли у нас эти конституции?» - «Да, отец, есть, но наши правители их лишили силы и значения». «Есть ли грех убить француза?» - «Нет», - отвечал ребенок с одушевлением от аплодисментов толпы и нежных поцелуев своей матери. - Эти делают достойный подвиг, освобождая отечество от наглых притеснителей»³.

Очевидно, картина столь яркого народного энтузиазма поразила воображение заговорщиков, много размышлявших над способами агитации среди солдат. Описанное Сальванди чтение агитационного катехизиса послужило желаемым образцом удачной религиозной проповеди. По справедливому замечанию П.Е. Щеголева, «страстно хотелось им думать, что вот соберутся русские солдаты, священник прочитает им православный катехизис, их сердца загорятся гневом, мщением и решительностью, и дело свободы совершено»¹³. Кстати, познакомиться с текстом испанского катехизиса заговорщики могли как по его публикации в «Сыне Отечества» в 1812 г., так и по купированной перепечатке в книге Ф.В. Булгарина об Испании (1823)^c. Вряд ли их могли оставить равнодушными такие его идеи, как вера в «согласие, твердость и силу оружия» в качестве средств избавления родины, или необходимость для освобождения следовать «наставлениям Господа Иисуса Христа и Евангелия».

^aЦит. по: Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 244 - 246.

^bТам же. С. 24 6.

^cСм.: Сын Отечества. 1812. Ч. 1. С. 50 - 57; Булгарин Ф.В. Воспоминания об Испании. СПб., 1823. С. 49 - 54.

Однако организаторов русского восстания интересовал не только опыт чтения испанского катехизиса в 1812 г.; интересовала их и испанская революционная практика. Поход Риего в 1820 г. с несколькими сотнями солдат на Мадрид стал для С.И. Муравьева- Апостола практической моделью восстания Черниговского полка. Во время этого восстания Муравьев рассказывал солдатам о Риего, «который проходил земли с тремя стами человек и восстановил конституцию; а они с полком, чтобы не исполнили предприятия своего, тогда как все уже готово, и в особенности войско, которое очень недовольно»"¹. М.П.Алексеев утверждал, что поход С.И. Муравьева-Апостола был задуман как «повторение движения колонны Риего»¹³, а Е.В. Тарле вообще считал, что моделью для декабристских восстаний послужили не дворцовые перевороты XVIII века, а испанское «пронунсиаменто»^с.

Таким образом, из проведенного выше анализа следует, что основными источниками ПК являются своеобразным образом истолкованные библейские тексты, «Любопытный разговор» Н.М. Муравьева, прокламация «К преображенцам», распространявшаяся в дни восстания Семеновского полка, текст испанского «Гражданского катехизиса», а также его отражение в романе Сальванди «Дон Алонзо».

Необходимо сказать и еще об одном глубинном и важном источнике христианских идей ПК. К неканоническим книгам Ветхого Завета относится знаменитая «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова». По показаниям члена Общества соединенных славян М.М. Спиридова, во время Лещинских лагерей Сергей Муравьев-Апостол читал своим единомышленникам выписки из «Книги Сираха, коих смысл ... действительно клонился къ опровержению существования цареюИ. Показание это попало даже в «Выписку из показанипй о подполковнике Сергее Муравьеве», суммировавшей собранные против него улики и явившейся основанием для вынесения смертного приговора: «Муравъев. читал им выписки из Библии (Сираха) и преступно доказывал, что покушение на жизнь государя Богу не противно»⁶.

Это интересное указание. Прямых или косвенных цитат из Сираха в ПК почти нет - вероятно, потому что книга не была включена православной церковью в число канонических книг Ветхого Завета и не могла читаться с церковного амвона. Однако, по

^aВД. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 140

^bАлексеев М.П. Этюды из истории испано-русских литературных связей // Культура Испании. М., 1940. С. 408.

^cТарле Е.В. Военная революция на Западе Европы и декабристы // 100- летие восстания декабристов. М., 1927.

^dВД. М.; Л., 1926. Т. 5. С. 127.

^eТам же. М.; Л., 1927. Т. 4. С. 404.

авторитетному мнению современного библеиста, в ней впервые в Ветхом Завете ясно выражена мысль о свободе и ответственности человека за выбранный им путь. «В наставлениях Сираха воплощена та сторона религиозной этики, которая воспитывает цельность души, стойкость воли и нравственную чистоту»^[1]. Отцы церкви видели в Премудрости Сираха своего рода руководство для повседневной жизни, науку жизни, взвешивающую каждый поступок человека на весах закона божьего. Кстати, в 1825 г. в Петербурге вышел первый рифмованный перевод Сираха на русский язык, выполненный Г.И. Пакацким. Правда, трудно сказать, были ли знакомы с ним заговорщики.

Сергея Муравьева-Апостола несомненно привлекли в Сирахе близкие ему радикальные идеи. Во-первых, оправдание идеи свержения беззаконных царей: «Царь ненаученный погубит народ свой»; «Господь низвергает престолы властителей и посажает кротких на место их» (Сирах 10:3; 10: 17). Во-вторых, отрицание законности клятв и присяг: «Не приучай уст твоих к клятве» (23:8). Как верующего человека, Муравьева не могли оставить равнодушными и следующие слова Сираха, подчеркивающие свободу воли и свободу выбора человека, живущего по заповедям: «Господь от начала сотворил его и оставил в руке его произволения его. Если хочешь, соблюдешь заповеди и сохранишь благоугодную верность... Пред человеком жизнь и смерть, и чего он пожелает, то и дастся ему» (15:14-17). По Сираху, человек имеет свободу выбора и, следовательно, несет ответственность за свои поступки. Перед ним начертаны два пути — путь добра и путь зла. Рисуя картину нравственного и социального зла в человечестве, мудрец связывает его и с первородным грехом, и с личным выбором, решением человека.

Все это было очень близко С.И. Муравьеву-Апостолу. Размышляя о восстании греков против турецкого ига, в феврале 1825 года он заметил: «железная воля нескольких людей» сумела преодолеть «беспрестанно возникающие препятствия» и «привести к возрождению народ разобщенный, темный и униженный более чем тремя веками рабства»^ь.

Через несколько месяцев, уже накануне восстания, в ноябре 1825 г., он выразится еще более определенно: «жизнь . имеет прелесть только тогда», когда можно «посвятить ее благу других» и является «бесполезным бременем», «если посвящать ее самим себе». Действующие таким образом личности «в своем собственном сердце находят. источник своих чувств и поступков, они или овладевают событиями, или падают под их тяжестью, но не станут к ним приспособляться»^[2].

Безусловно, Муравьев-Апостол мыслил себя такой личностью, личностью, посвятившей себя благу других. Он верил, что своими мыслями и действиями он служит Христу и исполняет Божественную волю. В ПК он говорит о себе как о «глаголящем во имя Господне», а на следствии заявит, что «намерение свое продолжает почитать благим и чистым, в чем один Бог его судить может»^ь. А в предсмертном письме брату Матвею будет утверждать, что его «намерение» было внушено ему «самим творцом»^с. Очевидно, именно таким образом в уме и душе Сергея Муравьева христианское сплавляется с политическим, а вера - со свободой, образуя практически впервые в русской общественной мысли социальную и политическую проекцию христианских идей, столь ярко выраженную в ПК.

***

В настоящей работе текст ПК воспроизводится по изданию: Восстание декабристов: Документы и материалы. М.; Л., 1929. Т. 4. С. 254 - 255. При перепечатке исправлены явные писарские ошибки.

***

ПРАВОСЛАВНЫЙ КАТИХИЗИС

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа¹.

Вопрос. Для чего бог Создал человека?

Отв[ет]. Для того, чтоб он в него веровал, был Свободен и щастлив².

Вопр[ос]. Что значит веровать в бога?

Отв[ет]. Бог наш Иисус Христос сошедши на землю для Спасения нас, Оставил нам Святое Свое Евангелие³. Веровать в бога значить следовать вовсем истинному Смыслу начертанных в нем законов.

Вопр[ос]. Что значит быть Свободным и щастливым?

Отв[ет]. Без Свободы нет щастия⁴. - Святый Апостол Павел говорит: Ценою крови куплены есте не будите раби человеком⁵.

Вопр[ос]. Для чего же руский народ и руское воинство нещастно?

Отв[ет]. От того, что цари похитили у них Свободу⁶.

Вопр[ос]. Стало быть цари поступают вопреки воли божией

Отв[ет]. Да конечно бог наш рек болий в вас, да будет вам Слуга⁷ - А цари тиранят только народ.

Вопр[ос]. Должны ли повиноваться царям когда они поступают вопреки воли

божией?

Отв[ет]. Нет. - Христос Сказал не можете богу работати и мамоне⁸, от того то руский народ и руское воинство Страдают что покоряются царям.

Вопрос: Что ж Святый Закон Наш повелевает делать рускому народу и воинству?

Ответ: Раскаятся в долгом раболепствии и ополчась против тиранста и нечестия поклястся: Да будет всем Един Царь, На небеси и на земли Иисус Христос.⁹

Вопрос: Что может удержать от исполнения Святаго Сего подвига

Ответ: Ничто. - Те кои воспротивятся Святому подвигу Сему Суть предатели, богоотступники, продавшия души Свои нечестию, и горе им Лицемерам¹⁰, яко Страшное Наказание божие постигнет их На Сем Свете и на том.

Вопрос: Каким же Образом Ополчится всем Чистым Сердцем?

Ответ: Взять оружие и следовать Смело за глаголющим во имя Господне, Помня Слова Спасителя Нашего: блажени Алчущие и жаждущие Правды яко тии Насытятся¹¹, и низложив Неправду и нечестие Тиранства¹² возстановить¹³ правление Сходное с Законом божиим.

Вопрос: Какое правление Сходно с законом Божиим?

Ответ: Такое, где нет Царей. Бог создал всех нас равными¹⁴ и сошедши на землю избрал Апостолов из простаго Народа А не из знатных, и царей.

Вопрос: Стало быть бог не любит Царей?

Ответ: Нет. - Они прокляты Суть отнего, яко притеснители народа А бог Есть человеколюбец¹⁵. Да прочтет каждый желающей знать Суд божий О царях, Книги Царств Главу 8-ю Собрашася мужи Израилевы и приидоша к Самоилу и рекоша Ему ныне постави над нами Царя да судит ны и бысть лукав Глагол Сей пред очима Самуйловима и помолися Самуил ко Господу и рече Господь Самуилу: Послушай ныне Гласа Людей яко же глаголят тебе яко ни тебе уничижиша но мене уничижиша я же не царствовати ми над ними Но возвестиши им Правду Цареву. и рече Самуил вся Словеса Господня к людям просящим От него царя и глаголя им Сие будет правда Царева Сыны ваша возмет и дщери ваша возмет и земля ваша одесятвует и вы будите Ему раби, и возопиете в день он, От лица Царя вашего Его же избрасте Себе и не услышит вас Господь в день он яко вы Сами избрасте Себе царя.¹⁶ Итак избрание Царей противно воли божией яко Един наш Царь должен быть Иисус Христос

Вопрос: Стало и присяга Царям Богу противна?

Ответ: Да. - богу противна, Цари предписывают принужденныя Присяги Народу для губления Его не призывая всуе имени Господня Господь же наш и спаситель Иисус Христос изрек: Аз же глаголю вам Не клянитеся всяко, итак всякая присяга Человеку противно богу яко надлежащей Ему Единому¹⁷.

Вопрос: От чего упоминают о царях в церквах?

Ответ: Оть нечестиваго приказания их Самих для обмана народа и ежечасным Повторением Царских имян Оскверняют оне Службу божию вопреки Спасителева веления: Молящий Нелисше глаголят якоже язычники¹⁸.

Вопрос: Что же наконец подобает делать христолюбивому российскому воинству?

Ответ: Для Освобождения Страждущих Семейств Своих и родины Своей и для исполнения Святаго закона христианскаго: Помолясь теплою Надеждою богу поборающему по правде и видимо покровительствующему уповающим¹⁹ Твердо на него Ополчится всем вместе против Тиранства и востановить веру и свободу в россии²⁰. А кто отстанет тот яко Иуда Предатель будет Анафимо Проклят Аминь.

AAA

<ВОЗЗВАНИЕ>

Бог умилосердился над Россиею - послал смерть Тирану нашему²¹.-Христос рек: не будте рабами человеков яко изкуплены кровью моею. - Мир не внял святому повелению сему и пал в бездну бедствий. Но страдания наши тронули Всевышнего - днесь он посылает нам свободу и спасение. Братья - разкаемся в долгом раболепствии нашем, - и поклянемся да будет нам один царь на Небесе и на земли Исус Христос.

Все бедствия Рускаго Народа произтекали от самовластнаго правления. - Оно рушилось. Смертью Тирана Бог ознаменовывает волю свою дабы мы сбросили с себя узы рабства, противныя закону Христианскому. От Ныне Россия свободна. Но как истинные сыны церкви не покусимся ни на какия злодейства и без распрей междуусобных

установим правление Народное, основанное на законе Божием гласящем: да первый из вас

22

послужит вам .

Российское воинство грядет возстановить правление Народное почерпнутое из Христианскаго закона основанное на святом законе. Никаких злодейств учинено не будет. - Итак, да благочестивый Народ наш пребудет в мире и спокойствии и умолит Всевышняго о скорейшем свершении святаго дела нашего. Да служители алтарей до ныне оставленные в нищете и презрении злочестивым Тираном²³ нашем, молят Бога о нас возстановляющих во всем блеске храмы Господни.

 

Комментарии

С этих слов в церкви начинается проповедь священника, что означает молитвенное призывание благословения Божия на начинающееся дело. Этой фразы не было ни у Лопухина, ни в «Любопытном разговоре» Н.М. Муравьева, ни в испанском катехизисе. Очевидно, она была поставлена С.И. Муравьевым- Апостолом для того, чтобы придать ПК сходство с проповедью, произносившейся с церковного амвона.

²      В Священном Писании не встречается сочетание «свободен и счастлив». Но авторов ПК наверняка вдохновляла пятая глава послания к галатам св. апостола Павла: «Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал 5:1). Еще более сильно это выражено далее: «К свободе призваны вы, братия... Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего своего, как самого себя» (Гал 5:13-14).

³      В данном случае С.И. Муравьев-Апостол перефразировал слова Евангелия от Марка: «И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» (Мр 16: 15, 16).

⁴          В данном случае С.И. Муравьев-Апостол, скорее всего, переформулировал слова из книги пророка Исайи: «Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо... Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя» (Ис 58: 6, 8).

⁵     Здесь дается несколько измененная цитата из посланий апостола Павла: «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор 7: 23). Характерно, что апостол Павел говорит о «дорогой цене», а автор ПК - о «цене крови» (распятого Иисуса Христа), что звучит эмоционально намного сильнее, особенно в контексте вооруженного восстания.

 

⁶    Библия, а особенно Ветхий Завет и Псалтирь, содержат множество обличений беззаконных царей. Но впрямую о «похищенной» царями свободе говорится лишь в восьмой главе первой книги Царств, которая будет процитирована в ПК далее. Сходный мотив был и в «Любопытном разговоре» Н.М. Муравьева: «Малое число людей поработило большее», «одним пришла несправедливая мысль господствовать, а другим. отказаться от природных прав человеческих, дарованных самим богом», «государь самодержавный. сам по себе держит землю, не признает власти рассудка, законов божьих и человеческих; сам от себя, то есть без причины по прихоти своей властвует» (ВД. Т.1. С. 321).

⁷   Это дословная цитата из Евангелия от Матфея: «Больший из вас да будет вам слуга: ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится» (Мф 23: 11, 12). Характерно, что С.И. Муравьев-Апостол вообще часто использует в ПК двадцать третью главу Евангелия от Матфея, знаменитую своей резкость и критичностью по отношению к религиозной верхушке иудейского общества.

⁸   Дословная цитата из Евангелия от Матфея: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф 6:24).

⁹        Именно эти слова послужили основой для концепции Д.С. Мережковского. В Евангелии таких слов нет, но сама идея второго пришествия и небесного суда, конечно, является одним из догматов христианства. Кроме того, здесь присутствует отсылка к одной из основных христианских молитв, наиболее привычных солдату - «Отче наш. да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли» (см., напр., Мф 6: 9).

¹⁰    Слова «горе вам, лицемерам» рефреном повторяются в двадцать третьей главе Евангелия от Матфея, когда Христос обличает фарисеев и саддукеев.

¹¹Здесь дословно цитируется знаменитая четвертая заповедь блаженств, которые в православной церкви поются за каждой обедней: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (см., напр., Мф 5: 6; Лк 6: 21).

¹²  Здесь прямая цитата из послания к римлянам апостола Павла: «Ибо открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою» (1 Рим 1: 18).

¹³        Идея восстановления свободы в России - сквозная идея «Любопытного разговора» Н.М. Муравьева, считавшего, что в древности свобода была представлена вечевыми порядками, позднее уничтоженными московскими князьями и самодержцами. Эта идея впервые была высказана в европейской «Россике» XVI - XVIII вв. и через «Российскую историю» П.-Ш. Левека оказала огромное влияние на многих декабристов (например, на М.С. Лунина и М.А. Фонвизина).

¹⁴    Обычно полагают, что в данном случае С.И. Муравьев-Апостол перефразирует слова из 1-й главы трактата Ж.-Ж. Руссо «Об общественном договоре»: «Человек рождается свободным» (Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 152). Однако мысль о том, что Бог создал всех людей равными впервые была сформулирована в книге Иова: «Не Он ли, который создал меня во чреве, создал и его и равно образовал нас в утробе?» (Иов 31: 15).

¹⁵   Здесь можно увидеть явные переклички со словами «Любопытного разговора» Н.М. Муравьева: «Злая власть не может быть от бога» (ВД. Т 1. С. 322).

¹⁶Дословная цитата из восьмой главы первой книги Царств (1 Цар 8: 4 - 18). В библеистике это место часто приводится как классический пример противоречий Библии. По мнению А.В. Меня, здесь соединены две линии предания: о посланном Богом для избавления от врагов монархе и о свойственных самодержавию злоупотреблениях. «Составитель Книг Царств принимает оба эти предания, чтобы одновременно и подтвердить законность монархии в принципе, и указать на ее несовершенный характер» (Мень А.В.

Как читать Библию. Ч. 1. СПб., 1997. С. 284). Существуют и другие, более критичные по отношению к монархии интерпретации.

¹⁷  Здесь автор ПК цитирует знаменитую Нагорную проповедь Христа: «А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий, ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным, но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф 5: 34 - 37). Эта же мысль повторяется в послании апостола Иакова (Иак 5: 12). Отрицательное отношение к клятве есть и в Ветхом Завете (см. выше Книгу премудрости Иисуса, сына Сирахова).

¹⁸   Эти слова взяты из Евангелия от Матфея: «А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им.» (Мф 6: 7).

¹⁹Идея о том, что Бог обязательно поможет тем, кто твердо верит в него, сквозной нитью проходит через весь Ветхий и Новый завет, особенно ярко и поэтически выражаясь в многочисленных псалмах (33, 24, 90 и др.). Убеждение в постоянной и неразрывной связи с Богом было очень характерно для религиозных чувств С.И. Муравьева-Апостола, который, бесспорно, ощущал себя харизматиком, «глаголавшим во имя Господне».

²⁰  Идея соединения веры и свободы в практическом действии - одна из самых важных для С.И. Муравьева-Апостола и самых непривычных с точки зрения православной церковной традиции. На эту идею с удивлением реагировали даже его политические сторонники. Так, например, И.И. Горбачевский, согласно показаниям самого Муравьева, полагал, что «вера противна свободе» (ВД. Т.4. С. 356). Однако сам автор ПК на этой идее настаивал: согласно показаниям участников восстания Черниговского полка, начиная восстание, он призывал их «служить за Бога и веру, для вольности», объяснял, что «они идут за веру и свободу, внушая им не признавать царя» (Там же. С. 241).

²¹   Имеется в виду скоропостижная смерть императора Александра I, последовавшая в Таганроге 19 ноября 1825 г. Смерть эта истолковывается провиденциально, как данная Богом возможность изменить существующий порядок.

²²Цитата из Евангелия от Матфея: «Больший из вас да будет вам слуга: ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится» (Мф 23: 11-12).

²³      Выражение «злочестивый тиран» несколько раз встречается в четвертой части 9-го тома «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина применительно к Ивану Грозному. «Злочестивым» (т.е. нечестивым, беззаконным) назван Иуда в тропаре утрени Страстной Пятницы.

 

^[1] Мень А.В. Исагогика. М., 2000. С. 494.

^bВД. М., 1954. Т. 11. С. 246. Выражаю глубокую благодарность О.И. Киянской, указавшей мне эту цитату.

^[2] Цит. по: Эйдельман Н.Я. Апостол Сергей. С. 2 05. ^bВД. Т. 16. С. 167. ^cРусский Архив. 1887. № 1. С. 51.