Наследие - колледж библейских основ подготовки к церковным служениям
Блог сайта
Дорогие отцы, братья и сестры!
Я бы хотел посвятить свой сегодняшний доклад личности Мелхиседека, царя-священника, который, как это описано в 14-й главе книги Бытия, благословил Аврама и, как это видится мне, представляя собой союз мира для всех путей истории, является знаменательной фигурой для наших дней. Именно таинственный Мелхиседек в наибольшей мере воплощает собой в Священном Писании тайну истории и того, что над ней - метаистории. И хотя мой доклад представляет собой несколько укороченный в силу временных ограничений вариант большой работы, я постараюсь затронуть основные моменты.
Но, прежде всего, давайте обратимся к самому тексту Библии.
Бытие 14.
Мелхиседек, царь Салимский, вынес хлеб и вино, - он был священник Бога Всевышнего, - и благословил его, и сказал: благословен Аврам от Бога Всевышнего, Владыки неба и земли; и благословен Бог Всевышний, Который предал врагов твоих в руки твои. [Аврам] дал ему десятую часть из всего [из того, что было добыто в недавней битве].
К этому тексту отсылает и 109-й псалом:
Клялся Господь и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека. А также отрывок из послания к Евреям:
Которому и десятину отделил Авраам от всего, - во-первых, по знаменованию имени царь правды, а потом и царь Салима, то есть царь мира, без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда. Видите, как велик тот, которому и Авраам патриарх дал десятину из лучших добыч своих.
Мелхиседек - царь Салима, что значит царь мира, покоя, царь города Иерусалима, который теперь едва ли можно назвать городом мира.
Я вспоминаю слова своего друга, палестинского художника Владимира Тамари: «Иногда кажется, что для того, чтобы решить проблему Иерусалима, сначала придется решить все проблемы мира». Он - человек, изобретший инструмент для трехмерного рисования и улучшения качества изображений, сделанных из космоса, он не видел выхода в иерусалимском вопросе. И даже зрительно его высокая фигура как бы пригибалась к земле от тяжести и печальности этой проблемы...
И в наши дни мы видим, как эта запутанность и безвыходность расползается по миру по многочисленным путям бед и горя - в Чечню и Багдад, с острова Бали в Судан и Алжир и обратно в Иерусалим. В «город мира».
Отец Александр Мень на предшествующих этапах развития этой проблемы - "землетрясений" от
столкновения культур подобно столкновению тектонических плит при расхождении и воссоединении материков - написал свое небольшое размышление «"Карабах" или "Вифлеем"», отсылающее нас к конфликту между армянами и азербайджанцами в этом маленьком регионе, а также, в принципе, к истокам войны в Чечне. В своем размышлении отец Александр говорит о том, что, несмотря на перспективы истории человечества, нарисованные Бергсоном и Тейяром де Шарденом, человечеству все же необходимо выбрать путь свободы и идти за звездой надежды, чтобы не угодить в новые темные времена.
Отец Александр писал так: «Говорят, что самая противоестественная война - война гражданская. (...) Однако не пора ли, наконец, признать, что мы стали свидетелями мировой гражданской войны всех "детей Адама", терзающей его единое тело?»
Это размышление видится мне небольшой параллелью тому, о чем думал отец Александр в те времена, так же как и сейчас - на перепутьях истории. Он писал: «Говоря "Карабах", я имею в виду не только "эту горячую точку" нашего отечества. Оно - собирательный символ бесчисленных трагедий». И так же для нас Иерусалим может служить символом. И когда я буду говорить о трех религиях Иерусалима, это не означает, что я пытаюсь свести к чисто религиозному конфликту то, что стоит обсуждать в более широком социально-экономическом, геополитическом и общекультурном аспектах, но, скорее, я рассматриваю их как представителей различных семейств человечества.
Итак, новое тысячелетие начинается на перепутье.
И именно здесь, на этом перекрестке такой знаменательной фигурой для нашего времени мне видится Мелхиседек. Фигурой, которая уже играет важную роль в трех главных монотеистических религиях - христианстве, иудаизме и исламе.
Для христианства, как показывает это автор послания к Евреям, Мелхиседек - прообраз Христа, Его царствования и Его священства, превосходящих и предшествующих по времени священство левитов и престол Давида, но также и исполняющих и восполняющих их. Позднее, уже во времена Климента Александрийского в описанных в Бытии приношении хлеба и вина увидели прообраз Евхаристии, и тогда же слова псалмопевца: "Ты священник вовек по чину Мелхиседека" стали относить к христианскому священству, а впоследствии эти слова вошли в чин рукоположения в Католической Церкви.
Для иудаизма значение Мелхиседека также велико, но его роль здесь более сложная. Мелхиседек выступает скорее в роли небесного священника и более чем человеческого царя - так его описывают иессейские кумранские литературные памятники. В одном тексте он даже предстает как некоторый вселенский судия, отделяющий добро от зла. Возможно, в ответ на христианское видение Мелхиседека как предвестника Христа - Священника и Царя, поздние иудейские учителя стали связывать священство Мелхиседека со священством Сима, сына Ноя, которое впоследствии было замещено (например, по Маймониду - основной линии иудаизма) священством сынов Авраама, к которому теперь относится и псалом: "Ты (Авраам) священник вовек [наследующий священство] по чину Мелхиседека [по благословению Мелхиседека]".
Итак здесь главное - это проблема существования Мелхиседека до времен Закона.
Хотя мои познания в области того, как воспринимает Мелхиседека ислам, ограничены, но все же стоит отметить, что шиитская ветвь ислама, признающая имамов - духовных лидеров, являющих собой, хоть порой и скрытое, но все же реальное присутствие духа в мире, видит в Мелхиседеке такого тайного имама. Позднее Мелхиседек стал ассоциироваться в исламе с таинственным странником Хидром - одним из четырех людей (наряду с Иисусом, Енохом и Илией), которые так и не умерли в обычном понимании этого слова. По легенде Хидр-Мелхиседек разговаривал с Моисеем, когда расступилось перед ним Чермное (Красное) море. Фигура Хидра напоминает также и о иудейских легендах о странствующем по миру Илии.
Мурат Яган сравнивает встречу великого поэта и духовного учителя Руми с Шамсом Табризи
(таинственным странником, учеником которого стал Руми) со встречей Аврама и Мелхиседека и так описывает эту встречу: "Шамс горел огнем, и Руми подхватил от него это пламя". В обоих случаях это прямая передача непосредственно "посланником от Истока".
Есть одна любимая мною китайская пословица: "Вне всякой традиции непосредственная передача идет прямо в сердце".
Общей точкой пересечения трех взглядов на Мелхиседека, возможным общим пониманием для христиан, иудеев и мусульман не обязательно является сразу же только христианское видение в Мелхиседеке прообраза Христа - Священника и Царя, чье приношение - хлеб и вино, и кто являет в себе таинственным образом все человечество не только до Аврама, но даже и до Адамаг, но все же не стоит исключать такого понимания. Однако то, о чем говорю сейчас я, - это видение в Мелхиседеке знамения мира, «знака мира», которое может быть принято всеми тремя традициями.
Американский православный священник отец Роберт МакМикин, среди прочих служений которого было и чтение простых мусульманских молитв для умирающих мусульман в Афганистане, однажды написал: «Образ Мелхиседека в Бытии являет нам истину, которая выше частностей, - священство, которое по оценке автора послания к Евреям превосходит всякое последующее. Это священство предвосхищает все наши (и иудейские, и христианские) представления и дает нам глубоко осознать, что любящий нас Бог любил нас всегда и всегда будет любить».
Вопрос о том, кем был "исторический Мелхиседек", может повести нас еще глубже к пониманию того, как Мелхиседек выходит за рамки всякой исторической традиции. Здесь есть три основные возможности:
- первая состоит в том, что он - не историческая фигура, а проявление Божества, Богоявление, и это очевидно находится за пределами обычного исторического процесса;
- вторая предполагает, что здесь приведена очень древняя история об историческом священнике, встречающем и благословляющем Аврама, но если это так, то очевидно, что этот священник находится совершенно за пределами иудейской традиции, а описываемое событие абсолютно уникально;
- третья появляется, если мы позволяем себе считать, что эта история написана гораздо позже, но и в этом случае она служит (и для этого включена в Писание) тому, чтобы выходить за пределы обычной традиции. Если это соответствует временам Давида, то она позволяет оправдать назначение им первосвященников не из колена Леви. Если же, как было кем-то предположено, она возникла во времена персидского владычества, тогда она показывает, что священство предшествует левитству и даже Храму в Святом городе, что повышает авторитет и влияние священников того времени именно путем прорыва через их собственную традицию.
Мы можем сделать вывод, что в действительности всякая живая религия позволяет себе выходить за собственные пределы к новому пониманию, и если это так в случае иудаизма и ислама, то насколько сильнее это должно быть правдой для христиан, вера которых основывается на водительстве Святого Духа, Который "наставляет на всякую истину".
Итак, наш первый вывод состоит в том, что Мелхиседек представляет собой выход за пределы предшествующей истории и понимания и в этом причина, почему мы видим в нем знак того, что необходимо для начала нового примирения, новой открытости к примирению и Миру. Мелхиседек благословляет Аврама, и так во многом начинается история: Аврам - отец и Исмаила, от которого ведут свое родословие арабы, и Исаака. Его дети пойдут разными путями и будут бороться друг с другом, и в наше время они вновь выходят на войну друг против друга...
Но, как говорит отец МакМикин, Мелхиседек не только стоит у истоков истории народов и религий - он также и вне ее. В нем мы видим, что есть в истории некая сила, приведшая нас в движение и отправившая нас в путь, но при этом, которая уже существовала до нас и будет существовать и после нас. Эта сила предшествует и превышает силу и власть иудейского Закона, установлений ислама, она превыше
христианского монастыря или дворца, она даже больше всего, что называется «христианским миром».
Каждая духовная семья человечества окопалась в собственной истории, воспринимая ее как завершенную и совершенную. Философ и историк Эрик Фёгелин предупреждал: «Не дайте им имманентизировать Эсхатон». Но именно к этому пришли наши замкнутые системы, полагая, что в нашей истории находится то, что на самом деле существует вне ее, - Предел всего сущего. И конечно же, конфликт между замкнутыми и совершенными системами непримирим - ведь ни одна такая система не может признать что- то, что есть вне ее, согласиться с другими возможностями и путями, кроме своих собственных.
Но все же каждая из наших трех религий содержит внутри своего мира личность Мелхиседека, который также существует и прежде ее и вне ее - он размыкает каждую замкнутую систему.
Поэтому, возможно, нам снова нужно благословение Мелхиседека, чтобы мы могли продолжить свое движение вперед, запущенное в столь давние времена тем самым первым благословением.
Мелхиседек ознаменовывает и начало наших отдельных путей, и их конец. Может, его новое благословение позволит нам снова идти вместе?
Его приношение как Священника и Царя - Хлеб и Вино (и здесь мы говорим уже больше, чем просто об историческом уровне) - для христиан это прообраз таинства Евхаристии. Да, для нас это фундаментально важно, но не это ли и мессианский пир для Израиля? И не то же ли можно увидеть в ночном празднике разговения Рамазан-Байрам, или Ид аль-фитр, которым заканчивается месяц поста Рамадан?
Мелхиседек знаменует Собой этот конец, в котором соединяются история и метаистория. И все «истории», что будут после, в Нем живут в мире и гармонии - вместе питаемые его Хлебом, разделяемым Им, но не разделяющим их, и собираемые и приобщающиеся Его чаше Вина.
Тот образ мира (покоя), который я предложил, - это, разумеется, не программа действий, для нее нет особых путей к воплощению, но этот образ динамичен и он уже принят всеми историческими семьями народов.
И хотя принятия всеми того мира, что дает Царь Мира, еще придется подождать, так как жизнь все еще полна горя и бед, в Мелхиседеке нам дано обетование того, что глубже всех бед и несчастий и уже открытая и достижимая для всего человечества, на любом жизненном пути есть гармония Царства Мира.
Так пусть это осуществится как можно скорее!
Дорогие братья и сестры, прежде всего я приветствую вас на этой важной конференции; я очень сожалею, что не могу быть с вами, но рад возможности поучаствовать хоть в малой степени в вашей работе.
Тема Церкви в Библии и в библейской образности является одной из важнейших, - ведь именно благодаря тому, что мы находим Церковь в Библии, мы обретаем себя и укореняемся в библейской истории. Силой внутренней правды образа, как это бывает в таинстве слова, мы соединяемся с тем, что представлено этим образом.
Я постараюсь быть кратким, неакадемичным и, без сомнения, импрессионистичным. Так что те, кто слышали меня ранее, не удивятся.
Давайте начнем со слов великого французского христианского философа Габриэля Марселя: "Возможно, стабильный порядок может быть установлен, лишь если человек обостренно ощущает себя Странником".
Такой «стабильный порядок», основанный на осознании своего продолжающегося странничества, относится в первую очередь к Церкви как к общине, путешествующей сквозь Время и сквозь историю. Из этого также следует, что жизнеспособность Церкви и ее открытость к вливающейся в нее жизни Святого Духа зависит от ее постоянно обостренного осознания своего странничества.
Образ «странствующей общины» родился еще у народа Израиля: на пути его духовного формирования в течение сорокалетнего путешествия под водительством облака и огненного столпа по Синайской пустыне, со Скинией Завета, которую народ нес с собой.
Это путешествие от Пасхи к Земле Обетованной становится «Историей Спасения», которая есть самая сердцевина Книги Псалтирь.
Да, мы можем говорить, что Церковь обретает свой образ странника на Синае, но, возможно, нам стоит обратиться к исходному моменту - к жизни в Эдеме, через которую человечество вошло в историю, а также к рассеянию народов в Вавилоне, и конечно, к уходу Авраама со своей родины в Шумере и «пребыванию его пришельцем в земле обетованной» (Евр.11:9).
Если вы читали «Переландру» Льюиса, то помните, что там, в другом мире, при сотворении рая Бог дает заповедь селиться на плавающих в океане островах и не искать жительства на неподвижных континентах. Этот момент также отражает глубокую духовную необходимость быть странником, которой учит Библия и которая так обобщена в Послании к Евреям: «Они были на Земле странниками и скитальцами» (Евр.11:13). Он проявляется даже в такой детали, как обращение Павла к церквям, пребывающим - «в Коринфе» и «в Эфесе», а не к церквям Коринфа и Эфеса.
Плавучие острова Льюиса напоминают нам то, о чем писал один из ранних отцов Церкви Ерм, который уподоблял Церковь башне, непрестанно возводимой на поверхности вод, над и внутри вечноменяющейся природы вещей. Это - не башня Вавилона, которую пытались утвердить на земле.
Давайте вчитаемся в слова Г.Марселя (в книге «Ценность и бессмертие» из сборника «HomoViator» - «Человек Скитающийся») : «Человеку необходимо нащупать свою узкую тропу сквозь шаткие нагромождения крошащихся обломков рухнувшей Вселенной. Эта тропка ведет в иной мир, более укорененный в Бытии, в мир, чье переменчивое и неясное мерцание - это все, что мы можем различать здесь, внизу. Разве не каждый раз этот рухнувший мир неумолимо набрасывался на каждого, кто заявлял, что может поселиться в нем, и даже возвести для себя постоянное жилище?»
Действительно, разве история Церкви, равно как и история Израиля в пустыне и как история каждого из нас, не удостоверяет эту истину - что мы не предназначены для оседлости?
Покаянный Канон св. Андрея Критского говорит об этом так: «Подобно древнему ковчегу, душа моя, пройди сквозь текучую природу времени, и войди в обладание землей обетованной! - вот повеление Господне» (Прейди времене текущее естество, яко прежде ковчег, и земли оныя буди во одержании обетования, душе, Бог повелевает) - Песнь 6, тропарь 2.
И так же Дух всегда говорит к церквам слова, которые ранняя церковь вкладывала в уста Христа: «Будьте Странниками». _
Этот образ церкви как странствующей общины, как мне кажется, освобождает нас своим откровением от всего временного и позволяет нам как христианам и как церкви простереть руки, чтобы принять то будущее, которое Господь дает нам. Как считает Марсель, история и сам мир не оставляют никакой альтернативы нашему приятию этого глубокого библейского образа.
В принятии на себя этого образа мы входим в библейскую историю и соединяемся со многовековым путешествием церкви.
Вот, собственно, все, что я имею вам предложить...
Разве что в заключение одно молитвенное слово Марселя, возможно, применимое не только к душе в час расставания с этим миром, но и к каждому из нас, и к Церкви, в любой момент времени.
«О Дух Преображения! Когда пробьет назначенный час, восставь нас столь же ревностными, как тот путник, что вскидывает свой рюкзак, лишь только за туманным окном едва становятся видимыми первые проблески зари!»
+Епископ Серафим (Сигрист).
ПРЕДИСЛОВИЕ
При рассмотрении темы этой конференции «Иисус Христос как исполнение Закона и Пророков», я хотел бы сосредоточиться не на библейских иллюстрациях к ней, а на проблеме признания этого самого исполнения в истории и в современности. Изначально я хотел сконцентрироваться на раннехристианских апологетах и их методе, но, перечитывая «Диалог с Трифоном» Иустина Философа, я был потрясен одним моментом в самом конце, когда двое участников дискуссии прощаются, так и не придя к согласию, однако, успев ощутить, что это согласие было так близко...
Итак, вот на какие размышления это меня натолкнуло.
(1)
Из книги Бытия 33:12-14
«И сказал [Исав]: поднимемся и пойдем; и я пойду пред тобою. Иаков сказал ему: господин мой знает, что дети нежны, а мелкий и крупный скот у меня дойный: если погнать его один день, то помрет весь скот; пусть господин мой пойдет впереди раба своего, а я пойду медленно, как пойдет скот, который предо мною, и как пойдут дети, и приду к господину моему в Сеир».
Иаков, заведомо плутовской персонаж, некогда хитростью лишил Исава первородства и, встретившись с ним спустя годы, боялся его. Они обнимаются, но Иаков опасается последовать за Исавом к его дому на горе Сеир и, сказав, что придет, сам сворачивает к другому месту, так что встреча братьев остается незавершенной, можно сказать, до сего дня.
(2)
Из Диалога Иустина Философа (христианина) с Трифоном (иудеем). 2-ой век. «Помолчав несколько времени, Трифон сказал:
- Ты видишь, что мы не намеренно вступили в разговор об этих предметах; и признаюсь, что я чрезвычайно доволен нашею встречею, и думаю, что и эти друзья мои чувствуют то же самое; потому что мы нашли более, чем ожидали и могли когда-либо ожидать. Но если б мы могли делать это чаще, то получили бы еще более пользы, исследуя эти самые слова (Писания): но так как, - сказал он, - ты готов оставить нас и ежедневно ожидаешь корабля, то не почитай за труд вспоминать нас как друзей твоих, когда отправишься отсюда.
- С моей стороны, - отвечал я, - если б я здесь остался, пожелал бы ежедневно делать то же самое, но теперь, имея в виду, по воле и при помощи Божией, сесть на корабль, я убеждаю вас: обратитесь к этому великому делу для вашего собственного спасения, и позаботьтесь предпочесть Христа Всемогущего Бога вашим учителям».
Итак, представитель Старого Пути остается на месте, а представитель Нового Пути садится на корабль, как это происходило и в океане Времени, и, в конце концов, их беседа, думается, возобновится... или, конечно же, уже возобновлялась много где и когда. однако, подобно расставанию братьев Иакова и Исава, на самом деле в этом «мы встретимся снова чуть дальше вверх по дороге» есть нечто символичное.
(3)
Из «Книги язычника» Рамона Льюля (или Раймунда Луллия). Ок. 1280 г.
«Язычник», одинаково чуждый всем религиям, ищет духовного наставления, когда под сенью деревьев встречается с «тремя мудрецами». Листья деревьев содержат частицы информации, и это составляющая того удивительного прообраза компьютера без электричества, автором которого можно считать Льюля, но - оставим это в стороне.
Итак, три мудреца - это иудей, христианин и мусульманин. Каждый по очереди учит «язычника» основам своего духовного пути. Три пути представлены со знанием и по справедливости - Льюль сам священник, которого забьют камнями в Тунисе за то, что он будет демонстрировать синтез религий, указывая на Христа, так что позиция автора - в стороне, но в конце язычник пространно благодарит всех троих, говоря, что он научился от каждого и хочет только дождаться своих друзей, чтобы сообщить им, какую религию он избрал. Мудрецы не хотят слышать его выбор и продолжают свой путь. «Чтобы каждый мог быть свободен в выборе своей религии, они предпочитают не знать, какую он выбрал. «Тем более, что это вопрос, который мы могли бы обсудить между собой и посмотреть, можем ли мы
силой рассудка или интеллекта предположить твой выбор, а если ты его назовешь, у нас не будет столь достойного предмета беседы и мы не получим такого удовлетворения от поиска истины». С этими словами мудрецы возвратились в город, из которого пришли». [приняв решение]
«Давайте в один прекрасный день сойдемся у пяти деревьев и будем вести наши беседы до тех пор, пока мы все трое не обретем единой веры и единого способа почитать друг друга и служить друг другу, потому что мятежная злая воля и стыд не дают людям приходить к согласию друг с другом».
И если где-нибудь под деревьями и «в согласии с той манерой, которую продемонстрировала нам Госпожа Разумность» их беседа продолжается, похоже, она так и не достигла окончания... или, может быть, поистине, она так и не была возобновлена.
(4)
«Основополагающая, единственная и глубинная тема истории мира и человечества, которой подчинены все остальные, - это конфликт между скептицизмом и верой». Гёте
(5)
На холме в Афинах в тени Парфенона, где греческая интеллигенция собиралась подискутировать, и где с особо пристальным интересом обращались к каждой свежей и с изюминкой идее, Павел из Тарса рассказывал о Боге и об Иисусе, и на этом самом месте собрание обрывается, как говорится, не будучи завершенным.
«Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время. Итак, Павел вышел из среды их. Некоторые же мужи, пристав к нему, уверовали».
(6)
Но может ли эта дискуссия веры и скептицизма, Иакова и Исава, Иустина и Трифона, наконец, дискуссия вокруг поставленного Иисусом вопроса «А вы за кого почитаете Меня?», завершиться в пределах истории.?
Франц Верфель. Из «Между небесами и землей»: Теологумены.
«Если Христос - Истина и Жизнь, тогда иудеи - вечноживой свидетель во плоти этой Истины. Без этого живого свидетеля, странствующего по всему миру, Христос погрузился бы в недра обыкновенного мифа, подобно Аполлону или Дионису.
Для иудеев невозможно узнать Мессию (который приходит, чтобы верно истолковать Израиль ему самому и миру), «пока не исполнится время». Что в действительности означает не до конца времени... до последнего дня, но до конца мировой истории.
Чем был бы Израиль без Церкви? А чем была бы Церковь без Израиля?» Франц Верфель, 1944
(7)
На Тайной Вечере Иисус умывает ноги ученикам.
«Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13:13-15).
«Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Иисус сказал ему в ответ: что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после»» (Ин. 13:6-7).
И это тоже встреча, и она тоже оставлена незавершенной, ожидающей своего завершения через понимание и осуществление в истории.
(8)
Мы собрали эти детали, и теперь, как если бы составляли диаграмму в некоей внутренней или духовной геометрии, давайте проведем линию от каждой из них...
От Иакова и Исава - линию братства, делающего несомненной встречу в конце, будь то где угодно: в Сокхофе или на горе Сеир, и как бы она ни была отсрочена на сколько угодно тысячелетий.
От Иустина, уходящего в море с благословения Трифона, - линию двух ролей: пребывания на месте и движения вперед. «Странствующий христианин», и изнутри этой линии - угадывание в изучении Библии способа примирения этих двух путей.
Психологи говорят нам, что каждому ребенку присуща память о времени, которое предшествовало его рождению, и чувство утраты этого мирного времени. Человеческий род так же помнит доисторический Райский сад и чувствует свою потерянную невинность. Одна из тем православной литургической молитвы в начале Великого поста - это Адам, плачущий вне рая, который он потерял, но помнит.
Однако Райский Сад из первой главы Бытия напоминает о себе человеческому - и христианскому - воображению не только через чувство утраты и тоски.
В этой краткой статье я намереваюсь предложить некоторые другие «измерения» Рая. Мы не собираемся иметь дело с богословским вопросом о том, до какой степени, помимо известной нам по умолчанию, или какой протяженности Рай нами утрачен, но обратить внимание на его постоянное присутствие в человеческом воображении и понимании опыта.
Может быть, мы могли бы начать с любимой о. А. Шмеманом поэмы нью- йоркского еврейского поэта Чарльза Резникова.
Когда я однажды бродил
Наедине с моими несчастливыми мыслями,
Я огляделся и увидел
Что пришел в солнечное место,
Знакомое и все же чужое.
«Где я?» - спросил я прохожего. - «В раю».
«Как может это быть Раем? - я спросил, удивленный,
Поскольку там были фабрики и автомобили.
«Это он и есть, - ответил он мне, - Вот Солнце, что светило Адаму когда-то, И тот же ветер, что дул на него». Нью-Йорк 1951
Здесь, конечно, понимание, что, в конце концов, это все тот же мир, который создал Господь, уравновешивает горечь потери. Для христиан же Христос есть Тот, Кто раскрывает мир таким, как его задумал Бог, поэтому на Рождественской Вечерне Православная церковь поет:
«Придите, возрадуемся Господу, поведая настоящую тайну: разделяющая стена разрушена, огненный меч убегает, херувимы отступают от древа жизни, и я опять вкушаю от пищи райской»...
Также св. Максим Исповедник в Трудности 41 включает воссоединение земли как рая (Эдема) с землей обитаемой в число пяти соединений, совершившихся в воскресшем Христе. Четыре других - это воссоединение мужского и женского, небесного и земного, умопостигаемого и чувственного, и тварного - нетварного.
Но если в моменты, подобные описанному Резниковым, наш мир и Рай ощутимо сливаются, все же в основном мы не ощущаем себя в Раю, или по крайней мере не в такой полноте и не с такой легкостью.
Именно в Испании, где сады были важнейшей составляющей жизни, в частности, высшего общества, произошел расцвет средневековой еврейской духовной литературы, и именно из Испании регулярные сады пришли в Европу. На этом фоне наш мир виделся авторами этой литературы как непрерывная череда внешних и внутренних садов, восходящих к Саду Эдемскому. Сад, по обобщению Артура Грина, есть скрытый уровень божественного и человеческого бытия, это не один только утраченный Эдем из библейской истории, и не тот только рай, в который воспарят наши души после смерти,- это Верхний мир, отраженный в наших садах. Сад внутри сада, где верхний питает нижний.
Образ реки непрерывного творения, нистекающей из Эдема в наш мир....
Схожее видение воплотил Данте в описании Земного Рая на вершине горы Чистилища, на вершине, которая сама и есть Сад Эдемский. Он размещен там, чтобы пребывать над беспорядком уровня нашей повседневной жизни. Здесь дует ветер в согласии с движением звезд. В огромных лесах этого сада нет троп, и все же там легко найти дорогу, и Данте видит пышную процессию и затем находит две реки. Испив из одной, мы избавляемся от горечи воспоминаний, другая возвращает нам осознание добра. Я полагаю, это центральное место Божественной комедии, столь ценное и важное, само по себе является восхитительным садом, желанным для посещения.
В наши дни, во времена харизматического обновления церквей, американский гимнописец Энди Парк, вряд ли знакомый с еврейской духовной литературой и даже с Данте, имел что-то вроде видения реки, сбегающей с Божьей горы, и написал гимн, начинающийся словами:
«С горы стекает река
Она освежает все на своем пути
По полям и через долины
Река стремится, и она уже здесь».
Ощущение Рая как сокровенной стороны жизни лежит в основе концепции «инскэйпа», проникновения в истинную природу, духовную сущность вещей у английского поэта Джерарда Мэнли Хопкинса. Хелен Гарднер пишет: «Для Хопкинса проникновение есть нечто большее, чем восхитительный чувственный опыт. Для него это - инсайт, погружение, милостью Божией, в сугубо духовную реальность, видение характера, мелодии, воздуха вещи с той стороны, с которой ее видит Бог. Хопкинс особенно любил средневекового философа Дунса Скота и вполне мог понимать Скотову «этость» вещи, ее эссенциальность ("haecceitas") близкой своему «проникновению».
Тогда из данного краткого обзора возможно видеть, что, вероятно, Сад Эдемский - это не просто память о человеческом появлении когда-то давно, в прошлом, и не только, с другой стороны, проекция в прошлое нашего возможного будущего, но в христианской и еврейской духовной традиции это - внутренний уровень нашей реальности, уровень скрытый и - несущий.
Чтобы завершить параллель с Адамом, рыдающим за пределами Рая, у нас есть поэт Роберт Лакс, ожидающий Рая - того Рая, который ожидается, и в ожидании и в постижении сокровенной сущности вещей переживается и помнится нами.
«Я смотрю вперед. Всматриваюсь в точку, уже исчезающую или еще невидимую, вдали в будущее, где появится кто-то или что-то, кого я смогу узнать (где ты появишься).. .мой человек, моя возлюбленная, если хотите; мое заветное существо, та, что я помню всегда, будет там».
Райский сад всегда с нами, заветный, приснопоминаемый и таинственно присутствующий в каждое мгновение.
Братья и сестры.
Думая о том, какую тему выбрать для моего доклада на Библейских Чтениях, я вспомнил свое первое задание по Ветхому Завету в Свято-Владимирской Семинарии. Нужно было взять одну главу из книги Бытия и проанализировать ее в соответствии с «документарной гипотезой», то есть определить, какая часть книги может принадлежать документам J, E, Dи P. Я выбрал историю о сне Иакова в Вефиле, так как это достаточно простой отрывок для подобного анализа (Быт 28:10-19). Несомненно, на мой выбор повлияла некоторая притягательность образов сна и лестницы, соединяющей землю и небеса, по которой восходят и снисходят ангелы Божьи.
Почему бы нам сейчас не взять этот же фрагмент и не рассмотреть его дальше? На этот раз я не буду касаться проблем текстологии, в которой я недостаточно компетентен, чтобы добавить что-либо новое. Я также не буду касаться интерпретации этого отрывка у святых отцов, так как в патристических комментариях он недостаточно отражен.
(В конце доклада я привожу краткий обзор высказываний ранних отцов Церкви на эту тему).
Итак, после того, как мы упомянули о научных и богословских проблемах, почему бы нам просто не поразмышлять о том, кто же такой этот Вефильский сновидец и что за сон он увидел?
Я думаю, эпитет, данный Гомером Одиссею - «многохитростный»[1] - подойдет в этом случае. Или «искусный». И вот, подобно Одиссею, странствующему по морю, он отправляется навстречу неведомому будущему.
Можно также сравнить его со Стивеном Дедалом из романа Джеймса Джойса «Портрет художника в юности», который верил, что его судьбой управляют «Молчание, изгнание и хитроумие[2]».
В древних легендах таких людей любили боги. Так, Гермес -обманщик, скотокрад, чужак, однако Зевс вводит его в число двенадцати Олимпийских богов; или Локи - не совсем бог и совсем плут, но Всеотец Один любит его наряду со своим сыном Тором[3].
Не заключается ли тайна евангельской притчи о блудном сыне, недоступная пониманию старшего сына, в особой любви отца к младшему сыну, что ушел во тьму и вернулся?
Отождествляя Иакова с фигурой «трикстера» - трюкача в аналитической психологии, мы отдаем себе отчет в том, что сам этот термин «трикстер» означает психическое отклонение. Тем не менее, по словам К.Г. Юнга, когда наступает кризис, «из недр несчастья»... «может возникнуть надежда на Спасителя», и индивидуальная тень «содержит внутри себя семя. превращения в собственную противоположность»[4].
Итак, на полпути, один меж прошлым и будущим, Иаков ложится на землю и кладет большой камень себе в изголовье. Не вместо подушки, но, скорее, для защиты.
И вот он лежит на земле, в смиренной позе.
Книга Зохар говорит об этом, как о единении Иакова с Шехиной, Божьим присутствием на земле..
Ирландский поэт Уильям Батлер Йейтс использует этот образ лежащего Иакова в описании своего творческого кризиса:
«Я должен лечь там, откуда начинаются все лестницы, В сердца грязной старьевщицкой лавке »[5].
(2) СОН
Иаков увидел сон о лестнице. Возможно, первоначально здесь подразумевался образ спиральной лестницы, соединяющей верх и низ, землю и небо, подобно зиккурату.
На этой лестнице циркулирует жизнь, по ней поднимаются и спускаются ангелы. Это как образ циркуляции артериальной и венозной крови в мире, а в Ин 1:51 Иисус говорит, что эта лестница - «Сын Человеческий», Он Сам - подлинная идеальная человечность, соединяющая землю и небо, нижнее и высшее в совершенной циркуляции.
Лестница имеет различные уровни и ступени. Традиция иудейской интерпретации, представленная книгой Зохар, различает несколько уровней опыта, от чисто материального до научного, художественного, философского и самой божественной жизни. Это нашло отражение в замечательной картине художника-визионера Уильяма Блейка, изображающей сон Иакова....
Но полная человечность осознает себя на каждом уровне - от небесного до земного, в отличие от того фрагментарного сознания, которое мы встречаем в окружающем нас мире.
Еще во сне есть голос Божий, дающий Иакову обещание о том, что потомство этого странника будет столь же многочисленно, как песок земной, и что в нем и семени его благословятся все народы. У этого обетования есть, как известно, богословский аспект. Но сверх того Иаков получает уверенность в том, что ему отведено надежное место в потоке Замысла Божия, текущем из прошлого в будущее, и в эволюции миров (понимаемой не в узко научном смысле, но как глубинное раскрытие Божественной цели).
(3) СНОВИДЕЦ И СОН
«Молчание. Изгнание. Хитроумие» - вот путь странника, такого как Иаков...
В некоторой мере, это путь всех, кто способен меняться. Именно таким людям, когда они ложатся «там, где начинаются все лестницы», дается видение полной человечности, совершенной в Сыне Человеческом, но, в то же время, отображенной в жизни каждого человека. Это видение циркуляции Высшего и Низшего, Прошлого и Будущего, поскольку голос на вершине лестницы определяет место Иакова во Времени. .
Иаков - это трикстер-трюкач, в решающий момент пришедший к смирению, его видение - это Изумрудная Скрижаль Гермеса Трисмегиста («то что вверху, подобно тому, что внизу»), настолько захватившая умы во времена Ренессанса, что Гермес был изображен рядом с Моисеем на мозаичном полу Сиенского Собора[6].
Но ко всему этому добавляется еще измерение циркуляции и Времени.. И мы видим, как в Иакове и лестнице статический платонический или неоплатонический образ приводится в движение, а странник, чужак и трикстер, которого Бог любит так же, как отец любил блудного сына, обретает искупление.
Можно сказать, что в истории всегда существуют пары - стяжатель и нестяжатель, пророк и священник, ученый и юродивый, и так далее.
Как сказал отец Александр Мень, есть Зосима, а есть Ферапонт. Здесь для каждого находится место - для Исава, так же как и для Иакова, для старшего сына, так же как и для блудного.
Но создается впечатление, что Бог дает сны, подобные этому - о лестнице, тем, кто странствовал в бедности и распростерт в смирении. «там, откуда начинаются все лестницы».
Дух говорит всем церквам, но может быть, более полно - Церкви странствующей...
Я поделился с Вами своими мыслями о сне Иакова, но каждый из нас странник и каждому из нас Бог дает свой сон.
По словам Моше де Лиона[7], «Сны наполняют мир», и каждый из нас также получает свой личный сон: «сон превращается в бесчисленные сны, которые каждый видит в зависимости от того, на какой он находится ступени; каждому человеку своя ступень».
А американский певец Боб Дилан поет в одной из своих песен:
«Порой я думаю, что могут лишь они <сны>
Поведать истину, - нет слов иных.
И истин не найти вне райских врат».
*Ранние христианские комментарии. Камень под головой Иакова - это Христос (Иероним, св. Кесарий Арльский[8]). Иоанн Златоуст ошибочно прочитывает камень, как подушку, и видит в нем указание на отвагу и здравый смысл Иакова. По мнению св. Афраата[9], лестница обозначает крест, а Амвросий усматривает в образе лестницы обещание пришествия Христа. Кирилл Александрийский говорит, что на вершине лестницы находится Христос, а Августин сравнивает с восходящими и нисходящими ангелами работу хороших проповедников. Св. Беда[10]отождествляет лестницу с Церковью. Иоанн Златоуст также видит в Божьем обетовании, данном Иакову, выражение Божественной любви и заботы, а Иероним отмечает: «чем выше взлет, тем больнее падение». Литургические тексты также относят эту лестницу к Деве Марии.
[1]пер. В. А. Жуковского.
[2]пер. С. Хоружего.
[3]Тор, Локи и Один - боги скандинавской мифологии - здесь и далее прим. пер..
[4] пер. с англ. В.В. Кирющенко, см. Карл Густав Юнг. «О психологии образа трикстера. (Послесловие к книге Радина «Трикстер- исследование мифов североафриканских индейцев)». в: Пол Радин, Трикстер- исследование мифов североафриканских индейцев, СП: Евразия, 1999, с. 265-286.
[5]William Butler Yeats, "The Circus Animal's Desertion".
[6]НамозаичномполуСиенскогособора (1488 г.) изображенГермесснадписью: "Hermes Mercurius Trimegistus Conternporaneus Moysi" (ГермесМеркурийТриждывеличайшийСовременныйМоисею).
[7] Моисей де Леон (Моше Бен Шем-Тов де Леон) (1250-1305), испано-еврейский мистик, живший в Кастилии, автор книги Зохар.
[8] Св. Кесарий Арльский (470 (71) - 543) - святой епископ.
[9] Святой Афраат, именуемый «персидским мудрецом», составивший между 337 и 345 гг. 23 гомилии в акростихах по буквам алфавита под названием «Доказательства».
[10] Достопочтенный Беда (673-735) - английский святой, бенедиктинский монах, автор «Церковной истории Английского народа» и «Сокращенной Псалтыри».